В волчьей пасти

— Я еще не знаю, чего ты хочешь, — буркнула Гортензия, садясь с карандашом за стол.

— Пиши! — прикрикнул на нее Цвейлинг, но как только жена коснулась карандашом бумаги, удержал ее руку. — Не так! Печатными буквами! Должно выглядеть так, будто писал заключенный.

Гортензия с возмущением бросила карандаш.

— Ну, знаешь ли…

— Чепуха! Пиши! — Он опять почесал щеку и начал диктовать — Капо Гефель и поляк Кропинский спрятали в вещевой камере еврейского ребенка, а гауптшарфюрер Цвейлинг ничего об этом не знает.

Гортензия жирными печатными буквами выписывала это на бумаге. Цвейлинг задумался. Нет, не то!

Он оторвал от обертки еще клочок и сунул его Гортензии.

— Гефель из вещевой камеры и поляк Кропинский хотят насолить гауптшарфюреру Цвейлингу. Они спрятали в вещевом складе, в правом дальнем углу, еврейского ребенка.

Цвейлинг, стоя за спиной Гортензии, заглянул ей через плечо.

— Так будет лучше. А теперь подпишись: заключенный из вещевой камеры.

Еще не кончив выводить буквы, Гортензия спросила:

— Что ты сделаешь с этой запиской?

Цвейлинг с довольным видом потер руки.

— Незаметно подсуну ее Рейнеботу.

— Ну и мошенник же ты! — презрительно сказала Гортензия.

Цвейлинг счел это за одобрение. Тугие груди Гортензии под тонкой ночной сорочкой дразнили его взгляд.

На другой день Пиппиг сразу же после утренней переклички помчался в лазарет. Здесь в амбулатории он застал Кёна.

— Послушай, мне нужна резиновая грелка!

— Зачем тебе? — Кён удивленно посмотрел на Пиппига, запыхавшегося от быстрого бега, и отрицательно покачал головой. — У нас их очень мало.

— Я сейчас же принесу обратно.

Пиппиг продолжал клянчить, и потребовалось все его красноречие, чтобы выманить у недоверчивого Кёна одну из драгоценных грелок. После этого Пиппиг бросился назад в вещевую камеру и попросил Кропинского привязать ему грелку к животу. Захватив тюк из приготовленных Кропинский шинелей, он покинул вещевую камеру и, пройдя апельплац, приблизился к воротам. Здесь он объяснил, куда идет. Эсэсовец за окошком равнодушно выписал пропуск. Дежурный блокфюрер оглядел Пиппига.

— Куда ты тащишь этот хлам?

Готовый к любым вопросам и всяким неожиданным препятствиям, Пиппинг четко повернулся правым плечом вперед, хорошо зная, что военная выправка, которой эсэсовцы придают особое значение, может служить самым лучшим пропуском.

— Несу отборные шерстяные вещи для ремонта в швальню СС! — отчеканил он, делая ударение на слове «шерстяные», особенно благозвучном для уха блокфюрера. Как-никак, война шла уже пятый год…

Пиппиг охотно дал блокфюреру осмотреть шинели. Правдоподобное объяснение и отличное качество вещей не давали повода придраться к заключенному. Легким кивком блокфюрер отпустил Пиппига.

— Ну, проваливай!

Пиппиг, уже без надобности, проделал образцовый поворот налево кругом на каблуке. Когда он выбрался за ворота, у него было такое чувство, словно он только что проскользнул сквозь игольное ушко.

В швальне его встретил роттенфюрер.

— Что это вы принесли?

Не успел Пиппиг ответить, как Ланге издали крикнул эсэсовцу:

— Это материал для починки, роттенфюрер. Я затребовал его из вещевой камеры. Все в порядке.

Роттенфюрер пропустил Пиппига.

Тот протащил шинели между рядами заключенных, работавших на швейных машинах, и плюхнул тюк на закройный стол перед Ланге. Капо обстоятельно осмотрел каждую шинель. Он высоко поднимал ее, вертел во все стороны, выворачивал наизнанку, расстилал на столе, проверял подкладку, сукно и вообще делал вид, что очень занят. Но глаза его во время этой кипучей деятельности частенько посматривали в определенном направлении, и Пиппиг смекнул. Ага, под столом, в ящике для обрезков!

Пиппиг проворно опустился на корточки. Ланге прикрыл его, широко распялив в руках шинель, внизу же Пиппиг был скрыт обшивкой стола. Ловкими пальцами Пиппиг расстегнул куртку и рубашку, отвинтил пробку грелки, порылся в ящике, нашел бутылку и, перелив молоко, снова спрятал пустую бутылку среди лоскутьев. В этот мне сверху упал пакетик. Глюкоза! Пиппиг взглянул на Ланге. Тот прищурил один глаз. Они поняли друг друга.

Пиппиг спрятал пакетик, привел в порядок одежду и выпрямился. Бросив несколько незначительных слов Ланге, коротышка затопал прочь. У выхода роттенфюрер сделал отметку на пропуске.

Холодное как лед молоко студило Пиппигу живот. По дороге он переложил пакетик с глюкозой в шапку. Таким образом пакетик всегда был у него в руке, когда приходилось срывать с головы шапку, приветствуя кого-либо из эсэсовцев.

Подходя к воротам лагеря, Пиппиг увидел у окошка группу заключенных и заметил, что блокфюрер ощупывает каждого из них.

Черт бы его побрал! Вот негодяй — обыскивает!..

Повернуть назад или остановиться Пиппиг уже не мог — он был слишком близко к воротам. Как быть? Смелость города берет! Пиппиг-цыпик, не тужи и себя покажи! Бесстрашно полез Пиппиг в игольное ушко. Протиснувшись между заключенными, он сорвал с головы шапку с пакетиком, щелкнул каблуками и выкрикнул:

— Заключенный две тысячи триста девяносто восемь возвращается из швальни СС в лагерь!