В замке и около замка

У портного Сикоры был маленький домишко без поля, пятеро детей, а дела его шли неважно. Когда он вернулся с заработков домой, работы у него оказалось хоть отбавляй — каждый хотел заказать платье у нового портного, который приехал из Вены и шил по моде. Он взял нескольких подмастерьев, женился, и дела его пошли так хорошо, что со временем он и домик себе купил. Но вот понаехали из Вены молодые портные, сделались мастерами и затмили Сикору. Не то чтобы он хуже знал ремесло — просто новые мастера умели набить себе цену: целовали дамам ручки и говорили только о князьях и графах, на которых работали в Вене. Мастера привезли с собой красивые модные картинки, и каждый заказчик думал, что, сшив платье у нового портного, он станет красивым, как на модной картинке.; Скоро у Сикоры отпала нужда в нескольких подмастерьях, а потом ушел и последний. Из заказчиков лишь те, что постарше, остались ему верны — те, кто любил носить платье удобное и хоть не модное, да солидно сшитое, притом же не слишком дорогое. Но таких заказчиков было не много, потому что в городе, кроме Сикоры, насчитывалось еще десятка два портновских мастеров. К счастью, Сикора шил и пану управляющему из замка, правда, только домашнее платье. Праздничное тот заказывал в Праге, чтобы оно было по моде; однако в этой одежде управляющий, привыкший к удобному покрою, не мог ни сесть, ни пошевелиться и обычно отдавал ее Сикоре переделать по своему вкусу — чтоб нигде не стесняла. Сикора распарывал и перешивал сюртук, а управляющий, примеряя его перед зеркалом, поворачивался во все стороны, поднимал вверх руки, махал ими вокруг себя и, обнаружив, что тот не лопнул и нигде не жмет, восклицал с удовлетворением: «Ну вот, теперь мы попали в точку!». Сикора получал за работу три-четыре золотых, а пан управляющий щеголял в пражском сюртуке, сшитом по последней моде.

Новые же сюртуки шили не часто; однажды сшитое платье должно было выдержать несколько лет, а потом его отдавали перелицовывать, и хотя это требовало больше труда, чем сшить новое, платили за работу гораздо меньше. Поэтому Сикора в конце концов вынужден был искать новые заработки. Был он человек честный, добрый, плату просил скромную — и достатков в его доме не водилось. Самому ему требовалось не много, жена тоже была женщина добрая и скромная; мечтали они только о том, как бы выучить детей. Одного сына отдали в Прагу в ученики к слесарю; каждый год на святого Яна и на святого Вацлава Сикора ездил в город посмотреть, как парень себя ведет. Мать всякий раз посылала с ним сыну кое-что из белья, а отец, скопив немного денег, ухитрялся подновлять ему одежду. Две дочки-близнецы учились шить, надеясь в будущем зарабатывать на жизнь шитьем или пойти на хорошую службу; двенадцатилетний мальчик ждал окончания школы, чтобы тоже начать учиться ремеслу, а шестилетняя девочка держалась за материну юбку.

Счастье Сикоры, что он шил для пана управляющего: тот надоумил его арендовать панский сад возле замка, а когда Сикора, послушавшись доброго совета, взял ссуду под залог своего домика, управляющий помог ему снять сад за недорогую цену. Сикора радовался, что дело удалось: вишни уже дружно румянились, да и на остальные ягоды и фрукты ожидался хороший урожай.

Сикора днем и ночью только и молил бога, чтобы урожай сохранился в целости. В саду у замка он построил будку и, пока не было еще хлопот со сбором и продажей фруктов, занимался там и шитьем. Жена и дочки приносили ему поесть, а на ночь приходил сынишка и помогал караулить.

От сада было недалеко до креста. Сидя на скамеечке перед своей будкой, Сикора видел, как там расположилась Караскова с детьми, как убежал Войтех, слышал радостные возгласы, когда тот вернулся. «Верно, бедняга щедрую милостыню получил, — подумал Сикора, — что ж, там могут дать и побольше, дюжина раков» (то было любимое его присловье). Когда портной заметил, что бедняки помолились и принялись за еду, он затянул набожную песню и углубился в работу, уже не оглядываясь вокруг. Покой его был нарушен громким рыданием и криками; испуганно подняв голову, он бросил взгляд к кресту и увидел, что Караскова лежит на траве, а Войтех плачет, стоя над нею. «Надо посмотреть, что случилось с этой женщиной, — она прямо как тень», — сказал себе портной и, отложив в сторону работу, поспешил к кресту.

— Что случилось? — спросил он издалека.

— Ах, пан Сикора, — с плачем ответил мальчик, — Йозефек у нас помер!

— Да не может быть!

— Правда, правда: он весь холодный и не шевелится.

— Так оно и есть, дюжина раков! — вымолвил портной, посмотрев на мертвое дитя, которое мать все еще держала за ручку.

— Ну, господь утешь вас, Караскова; да будет ему радость вечная, дюжина раков! Чего же лучшего можно ему пожелать? Господь хотел, чтобы вам было легче; он лучше всех знает, чем помочь! Если бы у меня все десятеро остались в живых, что бы я с ними делал, дюжина раков? Успокойтесь, нужно отнести мальчика в город и заявить где следует. Пойдем, пойдем пока в сад. А ты, паренек, как тебя зовут-то?

— Войтех.