В зареве пожара

— Здравствуйте, господа! — поздоровался Ремнев, подходя к окну.

— Хотите квасу? — предложил юноша.

— Э, да у Вас есть запасная бутылка! — обрадовался Ремнев. — С вашего позволения я приглашу сюда свою жену. Она прямо умирает от жажды.

— Жену? Какую жену? — удивились барышни.

— Мою собственную. Впрочем, простите, я и забыл, что вы не знаете о приезде жены.

— Ах, так Ваша жена приехала! Вот неожиданная новость! Зовите её сюда, мы будем рады познакомиться с ней.

Ремнев вернулся у Ольге Михайловне.

— Сейчас я встретил знакомых, — торопливо начал он. — Барышни из той семьи, где я имею урок. Публика симпатичная… Они пьют квас. Просили привести тебя, чтобы познакомиться. Пойдём… Девицы без претензий. Славные люди!

— Пойдём, пожалуй…

— Вот, друзья мои! — весело заговорил Ремнев, — знакомьтесь! Моя жена. Нина Константиновна и Гликерия Константиновна Косоворотовы…

Обменялись приветствиями.

Юноша в косоворотке осторожно прикоснулся своей широкой рабочей ладонью к пальчикам Ольги Михайловны и неловко поклонился.

— Евсеев! — отрекомендовался он.

Младшая из Косоворотовых — Ниночка — приветливо обратилась к Ольге Михайловне, указывая на подоконник.

— Садитесь сюда, места хватит. Василий Иванович, раскупоривайте квас… Отчего Вы не были у нас, Алексей Петрович? — продолжала она, повёртываясь к Ремневу.

— Сегодня я был очень занят, Ниночка. Передайте моё извинение папаше. Завтра приду непременно в определённое время.

— А мы уже заботились, не захворали ли Вы… Какое сегодня оживление, как много народу; слышали, как говорил Лангрос? Ах, какой у него удивительный дар слова!

Юноша в косоворотке сердито насупился.

— У Вас, Нина Константиновна, не менее удивительная склонность всегда и всем восхищаться, — с горькой иронией заметил он.

Старшая Косоворотова, Гликерия Константиновна, бойкая брюнетка с крупными, несколько неправильными чертами лица, оборвала юношу.

— Молчите вы, Евсеев! Вечно вы придираетесь.

Тот смешался и хотел что-то возразить, но в этот момент из столовой донёсся такой оглушительный взрыв аплодисментов, что разговаривавшие замолчали.

— Господа, пойдёмте туда, — предложил Ремнев. — Сейчас будут читать резолюцию.

Прежде чем они успели дойти до дверей, часть толпы из столовой хлынула им навстречу.

…Жалко и неуверенно раздались звуки Марсельезы.

Песня мало-помалу крепла. Десятки голосов подхватывали мотив.

Нина Константиновна в порыве молодого искреннего чувства схватила сестру за руку и взволновано прошептала:

— Слышите, слышите… Поют!

Ремнев невольно улыбнулся.

— Как Вы ещё молоды, Ниночка! — вырвалось у него с грустным сожалением.

— Я никогда ещё не переживала такой большой радости, — повернула к нему девушка своё лицо, разгоревшееся румянцем оживления.

— Какая сила в звуках этой песни… У меня такое чувство, точно вырастают крылья и хочется лететь…

…Вокруг них шумела и волновалась толпа.

Над головами кружились белые листки, разбрасываемые невидимыми руками.

— Товарищи! Долой… — хрипло выкрикивал кто-то.

Раскаты песни заглушали его слова. Трудно было разобрать отдельные фразы в этом хаотическом гаме…

Мелькали красные, возбуждённые лица…

Десятки рук тянулись к белым листкам.

…Читали жадно, на ходу…

— Та-та-та! — с грозной торжественностью падали звуки.

Казалось, сотни молотков разбивают последние оковы.

* * * * * *

…Бледное утро заглянуло в окна клуба.

В столовой было безмолвно, тихо…

На грязном затоптанном полу валялись окурки, клочки прокламаций.

Мебель была беспорядочно сдвинута. Скатерти залиты и скомканы. Виднелись грязные тарелки, пустые бутылки.

Один листок случайно попал в блюдо с остатками соуса.

Выделялись начальные слова текста:

«Тысячи голодных рабочих…»

Глава ХI. Семья Косоворотовых

…Зимние сумерки.

…Время около пяти часов.

В доме Косоворотовых тихо, как и всегда в послеобеденные часы. Старик Косоворотов имел обыкновение после плотного обеда немного вздремнуть.

Младшие члены семьи в это время занимались приготовлением уроков. Гликерия Константиновна обыкновенно уходила в библиотеку или на каток. Ниночка оставалась одна…

Она любила эти часы тихих, серых сумерек, когда кругом в комнатах стоит тишина и никто не мешает ей отдаваться любимым мечтам.

Лампу зажигать ещё рано, да и читать не хочется.

Ещё прошлой зимой, когда она оканчивала восьмой класс гимназии, в это время нужно было развёртывать надоевшие учебники, браться за тетрадки, а теперь она — вольная птица.

Можно спать, сколько ей угодно, мечтать по целым часам, читать книги, взятые в библиотеке. Отец в этом отношении предоставлял ей полную свободу.

…Ниночка стояла около окна маленькой угловой комнаты, служившей спальней для неё и её сестры, и смотрела на улицу. Улица была глухая, с покосившимися серыми домишками, вся занесённая снегом.

На западе, над белыми крышами, медленно угасала зелёная полоска заката.

В синеватом полумраке вдоль улицы вспыхивали огоньки зажигаемых фонарей.