В зареве пожара

По тротуару мимо окон мелькали фигуры редких прохожих. Баба провезла на салазках бельё. Пробежал мальчуган, ученик из сапожной мастерской. Он зябко ёжился в старой кацавейке и прижимал к груди жестянку с керосином.

Ниночка смотрела на всё это безучастными глазами.

Глухая окраинная улица, на которой находился их дом, была знакома ей с детства. Все эти невзрачные домишки, выцветшие вывески, длинные заборы — давно надоели Ниночке.

…Раньше в часы одиночества, особенно в тихую вечернюю пору, она любила мечтать о ярко освещённых улицах столицы, о которых знала только по описаниям. Она представляла себе оживлённое движение, звонки трамваев, толпы людей с озабоченными, деловыми лицами, стремящихся по панели.

…Грезила о столичных театрах, о мраморных колоннах зал, залитых огнём. На за последнее время мечты Ниночки приняли другое направление.

После банкета в железнодорожном клубе хотелось думать совсем об ином. В ушах ещё звучали зажигающие звуки Марсельезы. Хотелось думать, что её будущая жизнь сложится совсем иначе, не будет похожей на жизнь её старших подруг, вышедших замуж и всецело погрузившихся в будничные интересы мещанского существования.

…Грезилось что-то большое и красивое, далёкое от этой занесённой снегом улицы, от этого уютного особняка, от этой комнатки, в которой всё отзывается ещё впечатлениями детства.

…Совсем стемнело.

Ниночка отошла от окна и зажгла лампу. Мягкий розовый полусвет озарил спальню сестёр.

Обстановка в спальне была самая скромная. Низенькие кровати под белыми пикейными одеялами, открытки и фотографическое карточки на стенах, этажерка с книгами, большой рабочий стол, покрытый чёрной клеёнкой — вот и всё.

Ниночка мельком взглянула на часы, стоявшие на этажерке, в деревянном резном футляре.

— Половина шестого… Скоро папочка проснётся. Нужно будет сказать, чтобы поставили самовар.

Она лёгкой девической походкой прошла через тёмный зал, вышла в коридор и отворила дверь, ведущую в кухню.

Там было темно.

Кухарка тоже сумерничала и не зажигала огня.

— Матрёнушка, пора самовар ставить: скоро шесть.

— Знаю, барышня, знаю…

— Папа сейчас проснётся.

…Ниночка заглянула мимоходом в классную.

Так называлась комната, где жили её младшие братья гимназисты.

— Я не помешаю Вам, Алексей Петрович — я на одну минутку.

Мальчики оставили учебники и посмотрели на сестру.

— Ты, Нинка, разве не пошла на каток? — спросил один из них.

— Нет… Вы скоро кончите? Сейчас подадут самовар.

— Сейчас кончим, — ответил за своих учеников Алексей Петрович.

— Вы останетесь с нами чай пить? — обратилась к нему девушка.

— Спасибо, Ниночка. Сегодня у меня много дела. Нужно идти домой.

— Жаль. Я хотела поговорить с Вами, спросить Вас. Там у Богданова есть одно место, которое мне не совсем понятно… О прибавочной стоимости.

— Завтра я постараюсь разъяснить вам, а сегодня, ей Богу, некогда.

Ниночка протянула ему руку.

— Ну, что же делать. До свидания. Кланяйтесь от меня Ольге Михайловне.

…В прихожей Ниночка наткнулась на сестру, только что возвратившуюся с катка.

— Что это у нас так темно? Отчего не зажжёте лампы? — спросила Гликерия Константиновна.

— Папа ещё спит… Подожди, я сейчас принесу спички.

— Ничего, я уже разделась. Чай готов?

— Сейчас подадут самовар.

Гликерия Константиновна прошла в спальню. Щёки её еще розовели от вечернего холода. Глаза блестели весело и возбуждённо.

— А почему не зашёл Евсеев? — спросила Ниночка.

Гликерия Константиновна энергично тряхнула головой и откинула непослушную прядь волос, постоянно выбивавшуюся у ней из причёски.

— Я его приглашала… Отказался наотрез. Нем, как рыба, мрачен и загадочен, как заговорщик. Всю дорогу шли молча… Напрасно ты не пошла со мною на каток. Освежилась бы, подышала свежим воздухом. Тебе необходимо нужен моцион. Вон ты какая у меня худенькая, да бледная!

Гликерия Константиновна шаловливым жестом смяла сестре причёску, бойко повернулась и побежала в столовую.

Самовар давно уже кипел на столе, гимназисты успели выпить по два стакана чаю, когда старик Косоворотов присоединился к молодёжи.

Константину Ильичу было лет под пятьдесят, но это был ещё крепкий, хорошо сохранившийся мужчина. И если бы не густая седина в бороде и волосах, и не морщины около глаз, ему нельзя было дать больше сорока лет.

Спросонок он выглядел хмурым и недовольным. Молча подсел к столу, взял стакан, налитый Гликерией Константиновной, и шумно завертел ложечкой, размешивая сахар.

Гимназисты при его появлении присмирели.

Выпив первый стакан и закурив папиросу, Косоворотов обратился к сыновьям:

— Не вызывали сегодня?

— По алгебре спрашивали.

— Сколько же ты получил?

Мальчик смущённо переглянулся с братом.

— Не знаю… Тройку, кажется.

Косоворотов нахмурился и многозначительно побарабанил пальцами по столу.

— Гм! не знаешь… Смотри, брат, если ты и за эту четверть плохие отметки принесёшь, надейся на себя. Я до тебя доберусь. Репетитора вам нанял. Чего ещё лучше? Учись, знай, не ленись!

— Мы, папаша, стараемся, — с лёгким оттенком подобострастия поспешил отозваться один из гимназистов.