В зареве пожара

– Вряд ли, что выйдет, – возразил Хошанский и, помолчав немного, добавил: – А что, господа, не сыграть ли нам в картишки? Я, знаете, хочу тоже переночевать, завтра все вместе и поедем. Как вы думаете?

– Не знаю, право, а вы-то что же раздумали?

– Очень растрясло меня, пока ехал с рудника. Дорога-то ухабистая. Позовём мы кого-нибудь из резиденции. Озерова, например, он, кажется, дома – составим игру.

– В стуколку разве сыграть? Впрочем, играть-то с вами опасно: деньгами задушите – всё равно ничего не выиграешь.

– Ну, вот ещё пустяки! итак, значит, господа, остаёмся. Василий, достань-ка вино, закуску, карты, да поживее, братец! – Хошанский подошёл к двери и крикнул хозяина.

– Ефим! Вели-ка бабам приготовить нам на ужин уху. Есть свежая рыба? Есть, говоришь, ну ладно, да зайди ко мне. Я вот сейчас напишу записку Озерову, так снесёшь ему.

Хошанский вышел в другую комнату, вырвал из записной книжки два листка и карандашом набросал на них по нескольку строк. Мальшаков вполголоса шепнул Колчину: «клюнуло, и ведь вот какой шельмец – вида даже не подал. Ну, пускай теперь суетится!» И Хошанский действительно суетился, он вышел на хозяйскую половину, мимоходом крикнув Василию, чтоб поскорее приготовлял закуску, и подозвал к себе Кочкина.

– Проводи-ка, Ефим, меня на улицу, там у вас собаки, того и гляди разорвут, да посвети мне, – громко заговорил Хошанский, стараясь не возбудить подозрения в сидящих в той комнате.

Кочкин взял свечу и отворил дверь в сени. Когда они вышли из сеней, резкий порыв ветра заставил их сразу отступить за угол дома. Хошанский остановился у стены за ветром и шёпотом заговорил: «Вот в чём дело, ты не знаешь, где они заявили?»

– Наверно-то не знаю, Борис Михайлович, где-то вниз по реке.

– Ну, так вот что, нужно сейчас же послать нарочного на рудник вот с этой запиской, пусть отдаст её управляющему, сейчас 6 часов – в десять чтоб обязательно был на руднике. Пусть коня не жалеет, заплачу тебе за это красненькую. С рудника приедут мои люди, понимаешь? Нужно всё так сделать, чтобы Мальшаков ничего не заметил.

– Не извольте сумневаться, Борис Михайлович, тонко обделаем, – ответил Кочкин, обрадованный возможностью заработать десятку.

– Да кого ты послать думаешь? Надо человека надёжного!

– Сына пошлю, Ивана!

– Ну, хорошо. Смотри же, не мешкай ни минуты, – и Хошанский вернулся в дом. В голове его созрел план, поистине достойный американца. Он намеревался, воспользовавшись тем, что заявки Мальшаковым ещё не отосланы в уездное полицейское управление, заявить Печище на своё имя и послать своего доверенного в город немедленно для подачи заявок, таким образом, законное право на заявленную местность приобрёл бы он, а не Мальшаков, раз заявление последнего поступило бы позднее заявления Хошанского. В приисковой среде давно выработалась своя особая этика, и никто из золотопромышленников не поставил бы Хошанскому в вину этот его поступок, все признали бы его за ловкий фортель – не более.

– А погодка-то, господа, начинает подувать, – сказал Хошанский, входя в комнату. – Тайга так и шумит…

– Все приготовил-с, Борис Михайлович! – заявил Васька, – больше ничего-с не прикажете?

– А, приготовил – ну и ладно. Карты достал?

– Достал-с, вот они на столике.

– Отдай вот Кочкину эту записку, пусть сходит за Озеровым. Ну-с, господа, перед игрой-то водочки…

– Для вас, Григорий Николаевич, мадерка есть – пожалуйте!..

II.

Кочкин, войдя в избу, отряхнул снег и повесил шапку на гвоздь. В переднем углу за большим некрашеным столом пили чай: Каргаполов, конюх, привезший Хошанского с рудника, и сын Кочкина, Иван, парень лет 22-х.

Чай разливала невестка – Иванова жена…

– …Так плоха, значит, дорога, говоришь, – переспросил Каргаполов, бережно берясь своими грубыми, мозолистыми пальцами за чайное блюдечко.

– От горы-то ещё ничего, а до горы-то уж больно перемело, едешь, едешь, словно десять-то вёрст в двадцать порастянулись, – отозвался конюх, опрокидывая чуть ли не десятую чашку.

– Даве, хлебники порожняком проехали… с Саралы-то, так говорят, что буран поднялся, всю дорогу, говорят, как есть занесло, – сказал Иван.

Говорил он заикаясь, вяло ворочая языком, точно спросонок. Этот сонный вид и медленность телодвижений совершенно не соответствовали высокому росту и широким плечам парня.

– Неужто буран взаболь разыграется. Вот беда – как я тогда на рудник-то поеду. Околеешь дорогой, – заохал конюх. – А саралинцы-то зимовья доспеть не соберутся. В самый раз бы под горой зимовье доспеть.

– Всё бы на случай бурана отогреться можно, – подхватил Каргаполов, отставляя свою чашку.

– Кушайте ещё, кум, – тихо и застенчиво проговорила невестка…

– Иван, выдь-ка сюда, – кивнул головой старик Кочкин.

Иван вылез из-за стола, размашисто перекрестился пред иконами и пошёл с отцом за перегородку, где стояли кровати с ситцевыми покрывалами и целой горой подушек.

Когда отец передал ему поручение Хошанского сейчас же запрягать коня в маленькую кошёвку, то Иван, ни слова не говоря, повернулся и пошёл из избы, захватив по пути стоявший под лавкой фонарь, и сердито хлопнул за собой дверью.