В зареве пожара

– Гераська! – окрикнул Кочкин спавшего на полатях работника-инородца, – ступай-ка, помоги Ивану поймать Мухортого.

Пока Гераська почёсывал спину и, неистово зевая, обувал свои «лунтаи»[6], Каргополов надел озям, подоткнул одну полу за опояску и торопливо набил трубку. – Пойти помочь куму, – сказал он, прикуривая от свечки. – И то, сходи-ка, Андрей Иванович, в стайке-то темно теперь, не скоро словишь. А я пойду кошёвку приготовлю. Мать, а мать, где мои рукавицы? – спросил Кочкин жену – нестарую ещё женщину, которая, сидя у печки, чистила рыбу.

– Да где ж им быть, в печурке посмотри – сам же положит, а потом ищет.

– Верно твоё слово – в печурке. Ну, пойдём, Андрей Иванович, захвати хомут, Герасим!..

– Ну и погодка. – Эх-ма! снегу-то, снегу сколько, – проговорил Кочкин, когда они вышли из сеней.

– Да что за спех такой? – спросил Каргаполов.

– Молчи, брат! – секретное дело.

– Ага – вон оно что… – и Каргаполов вместе с Гераськой пошли в стайку.

Из ворот стайки сквозь мутную пургу краснела полоска света – там горел фонарь. В стайке было тепло от свежего помёта и лошадиного пара. Белые, пухлые снежинки, врываясь в полуоткрытую дверь, кружились и таяли в тёплом воздухе.

– Ну, что, кум, поймал Мухортого?

Но Иван не отвечал – он шарился в тёмном углу стайки и ожесточённо ругался, смешивая и татарские, и русские ругательства… – Чтоб вас чёрная немочь задавила! нутро у вас повылези – шайтановы дети! – Не известно к кому относилась его брань – к лошадям ли, не стоящим смирно на месте, и то и дело шарахающимся по стайке, или к обстоятельствам, побуждающим его ехать в такой буран, да ещё ночью…

Наконец, при соединённой помощи Каргаполова и Гераськи, Мухортый был пойман на обруть, охомутан и выведен под повет, где уже стояла кошёвка, приготовленная стариком Кочкиным.

Четверть часа спустя Иван, одетый в стежёный короткий бешмет и поверх него в доху, сидел в кошёвке и разбирал вожжи. Герасим побежал отворять ворота. Каргаполов, стоя спиной к ветру, оправлял чересседельник. – Ты, кум, – говорил он, – как с горы-то спустишься, смотри не попади на дорогу к старой угольной. Доспевай поправее, чтоб ветер-то тебе в лоб был.

– Как же! доспеешь тут, в такую темень, дуги не видать, – досадливо отозвался Иван.

– Ну, с Богом! Ничего, доедешь хорошо. Мухортый-то дорогу уследит – хоть по брюхо будь снега…

Иван выехал из ворот… мелькнул в отблеске освещённых окон и скрылся в снежном тумане…

– Куда парня-то погнал в экую непогодь? – спросила жена Ефима, когда тот вошёл в избу.

– Молчи, старуха, знай своё бабье дело! – оборвал её Ефим. – Собирай-ка вот ужинать нам, да и на боковую пора!..

III.

Время далеко за полночь. В горнице накурено, окурками усеян весь пол. Бутылки опорожнены более чем на половину. Стуколка в самом разгаре. Хошанскому жарко от выпитой водки и духоты в комнате, он расстегнул ворот рубашки и то и дело обтирает лицо платком. Проиграл он около полуторых сот рублей, волнуется, ставит ремизы – да и какая тут игра, если другое на уме. Колчин в выигрыше, играет он обдуманно, не горячась, улыбаясь ехидной улыбочкой при каждом новом ремизе, поставленным Хошанским. Пред сдачей все выпивают. Время идёт незаметно…

Часу в четвёртом только кончили игру, все завалились спать, не спится одному Хошанскому, ворочается он с бока на бок, прислушивается к завыванию бурана. – Что это так долго нет их, – думается ему, – вот досада, буран этот проклятый: проплутают, пожалуй, всю ночь, пропало тогда моё дело…

Пред самым утром Хошанского осторожно разбудил Ефим.

– Вставайте, Борис Михайлович, – прошептал он, – приехали. – Хошанский потихоньку, боясь разбудить спящих, надел доху и вышел из комнаты. В избе у печки стоял Иван, стаскивая с себя обмёрзшую одежду; на лавке около стола сидел служащий Хошанского, за которым ездил Иван. Лицо служащего, уже пожилого человека, выражало крайнюю усталость после бессонной ночи и утомительной езды по такому бурану.

– Вот что, Петрович, – шёпотом заговорил Хошанский, подходя к нему, – сколько народу с тобой?

– Шестеро, как вы приказали.

– Кайлы, лопаты, всё захватили?

– Всё.

– Так вот что: поезжайте сейчас же с Ефимом, он покажет дорогу, на устье Печища – вёрст десять отсюда – и заявляй там и правую и левую горы, заявки пиши вчерашним числом. Приямки пускай выбьют форменные, с промером тоже будь поаккуратней, одним словом – сделай всё как следует; думаю, что часам к 12 дня ты управишься. Тогда сразу поезжай в Ачинск, рабочие вернутся с Ефимом, не жалей прогонов, вот тебе сто рублей на расходы, приедешь в Ачинск, сейчас подавай заявки. Так смотри же, не замешкайся… Важное дело поручаю тебе!..

– Ребята-то больно перезябли, Борис Михайлович, в избу просятся отогреться. Буран, ведь какой – свету не видать!.. Насилу мы выбрались из-под горы… лошади тоже замаялись.

– Спирту-то захватил с собой?

– Спирт есть.

– Ну, так подай им по чашке, согреются, да поезжайте не мешкая. Каждая минута дорога… в избу пустить нельзя, как раз разбудят… люди тут есть лишние, от которых всё дело зависит. Поезжай с ними, Ефим, ещё красненькую заработаешь.