В зеркале сатиры

И через неделю в поезде «Симферополь — Москва» в одном купе ехало уже четверо наших знакомых. Не надо обладать большой фантазией, чтобы предугадать результаты этой совместной поездки. В дальней дороге Штутгоффу удалось окончательно склонить отставного водолаза принять галаховский вариант. И скоро на участке, который когда-то предназначался бабке Гриппке, поселился Фотий Георгиевич Крашенинников со своим внуком, необычайно обрадованным тем обстоятельством, что тут совсем рядом, за железнодорожной насыпью, находится озеро. Не такое глубокое и не такое обширное, как Черное море, но достаточное для того, чтобы показать девчонкам и мальчишкам свою морскую удаль, перенятую у знаменитого деда-эпроновца.

Так успешно завершилась операция «Ищут фигуру», задуманная на просторной веранде Матвея Канюки в день скромного торжества по поводу годовщины кооператива «Лето»…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ,

освещающая проблему охраны личного имущества граждан

— Куси его, куси! Ату его, Цербер, ату!

Эти возгласы доносились из-за ограды дачи Мизандронцева-Корабельщика. Матвей Канюка остановился и в недоумении прислушался: «Кого там травит старик?» Глянув через изгородь, он увидел, что у собачьей будки стоит Корабельщик и, держа в руках снятое с грядки пугало, сует его псу, приговаривая:

— Куси, Цербер, куси!

Но пес мало что не кусал, он даже не рычал и не лаял, будучи не в состоянии понять, чего хочет от него хозяин. Примелькавшееся огородное чучело нисколько его не страшило. Пес только застенчиво махал хвостом и повизгивал. Потом опрокинулся на спину и виновато поднял лапы кверху: сдаюсь, мол, хозяин, сдаюсь, делай со мной что хочешь, только успокойся.

Матвей отворил калитку, приблизился к Корабельщику и спросил:

— На медведя, что ли, со своим Цербером собрался?

Старик швырнул в сторону чучело и устало проговорил:

— Измучился я с ним, окаянным, Матвей Лазаревич. Совсем разучился лаять. Только вот когда жрать захочет — скулит. Ну, скажи, разве это пес?

Действительно, сторожа Корабельщиковой дачи назвать псом можно было только с огромной натяжкой. Это была самая обыкновенная уличная собачонка, определить породу которой не взялся бы и опытный кинолог.

Вертлявое, крайне трусливое существо, готовое лизать руки каждому встречному и поперечному. Оно могло носить имя Шарика, Мопсика, Куцика или другое в этом же роде. Но Цербер? Это мифическое свирепое трехголовое чудовище с хвостом и гривой из змей, охраняющее, по священным преданиям, вход в ад? Более неподходящего имени для своего жалкого песика Корабельщик и придумать не мог.

Матвей Канюка посоветовал ему:

— Гони-ка ты, Мизандронцев, эту тварь со двора. Напрасно на нее корм переводишь. Все равно никакого толку не будет.

Матвея Канюку давно уже беспокоило, как бездумно относились члены ЖСК «Лето» к подбору четвероногих сторожей. Вот и Корабельщик такой же. Серьезный, кажется, человек, а валандается с шавкой!

— Гони прочь, Мизандронцев, свою собачонку, — повторил Канюка. — А я тебе, бог даст, доброго щенка добуду!

Еще год назад в правлении ЖСК «Лето» возник жаркий спор как раз по поводу сторожевых псов. Сыр-бор разгорелся из-за собаки недавнего члена кооператива художника Аввакума Хлабудского. Собственно говоря, было даже неизвестно, несет ли эта собака какие-нибудь охранительные функции. Обычно, поднявшись ни свет ни заря, Хлабудский захватывал этюдник, краски, кисти и уходил с дачи. За ним по пятам следовала Жанка — помесь таксы с обыкновенной дворняжкой. Она семенила на своих неуклюжих лапах, не обращая ни малейшего внимания на окружающий мир, стараясь только не отстать или, тем паче, не обогнать хозяина. Так они и брели куда глаза глядят, пока не находили какой-нибудь тенистый уголок, где усаживались завтракать. Поскольку завтрак всегда был очень скромным, можно представить себе ту скудную его часть, которая перепадала на долю Жанки. Она вечно ходила голодная.

Исключение составляли редкие дни, когда Хлабудский был при деньгах. Тогда хозяин и его молчаливая, крайне меланхоличная спутница заходили в закусочную.

— Коньяк и бутерброд! — заказывал художник.

Обыкновенно хозяин выпивал рюмку коньяку, а бутерброд отдавал Жанке.

Через некоторое время он спрашивал:

— Ну что, Жаночка, повторим?

Собачка виляла хвостом в знак согласия и получала новый бутерброд, а хозяин — новую рюмку.

Ради справедливости надо сказать, что игра велась честно: как только Жанка насыщалась и ложилась на пол в углу закусочной, Хлабудский прекращал заказы и расплачивался.