В зеркале забвения

— Ты хорошо поселился, — заметил Коравье, поступивший на историческое отделение северного факультета. Он выделялся аккуратностью и внешне выгодно отличался от своего друга, уназикского эскимоса Гухуге, на котором все было мятое, жеваное, и даже лицо его выглядело каким-то асимметричным, в отличие от гладкого благостного лица земляка. Иногда Гэмо приходила мысль, что Коравье был бы прекрасным священником со своей основательностью и внушительностью. — Тут у тебя и баня, и пивная, и милиция!

— Далеко ходить не надо! — добавил Гухуге, однако не уточнив, куда именно.

Все эти три городских учреждения располагались во дворе дома, а из кухни по вечерам, в наполовину покрашенном банном окне можно было видеть женское отделение бани, где в прозрачном тумане двигались соблазнительно обнаженные фигуры.

Гухуге заметил, что неплохо бы в доме иметь бинокль.

Гости чинно рассаживались за столом, Иван Додин, пока еще трезвый, вел серьезный и учтивый разговор с гостями, обсуждая американскую агрессию в Южную Корею.

— Не дает капиталистам покоя победное движение социализма, — глубокомысленно произнес он.

— Хотят расширить рынки, — поддакнул Коравье.

— А корейцы, между прочим, похожи на нас, чукчей и эскимосов, — заметил Гухуге.

— Может быть, они ваши дальние родственники? — предположил Додин.

— Очень может быть, — сказал Коравье. — Есть мнение ученых, что существует общность тихоокеанской цивилизации, как материальной, так и этнической, культуры рыболовства и охоты на крупного морского зверя. Эти народы, в отличие от европейцев, пашущих земли и выращивающих домашний скот, живут дарами моря.

— А оленеводы? — встрял Гухуге, плотоядно оглядывая стол и нацеливаясь на жирную ветчину.

— Оленеводство появилось у чукчей сравнительно недавно, — пояснил Коравье.

— Наливайте, берите закуску! — приглашала гостей хозяйка.

Гэмо чувствовал себя счастливым: у него почти свой, во всяком случае на несколько месяцев, угол, он женат, у него сын, и он может щедро угощать гостей.

Кто бы мог предполагать, что случайная встреча на одной из линий Васильевского острова определит всю его дальнейшую жизнь?

Валентина шла по Среднему проспекту Васильевского острова, направляясь к отделу кадров Балтийского завода. Когда-то до войны ее отец работал на этом заводе, потом оставался здесь во время блокады и вышагивал каждый день пешком до завода, несмотря на обстрелы, бомбежки, под вой воздушной тревоги и свист снарядов, пока однажды не смог подняться со своего ложа в комнате на набережной Обводного канала. Валентина надеялась получить какую-нибудь работу в конструкторском бюро, научившись профессии чертежницы-копировщицы в институте Гипрогор. Странный молодой человек шел следом за ней от самой набережной, и в самой безлюдной части, когда рядом не было прохожих, к ужасу одинокой девушки, оглянулся и вплотную подошел к ней. Назвался студентом университета, тоже ищущим работу на летнее время. Только почему-то он не вошел в отдел кадров, где Валентине не повезло в очередной раз по причине отсутствия постоянной прописки. Эту прописку в родном городе Валентина никак не могла получить, несмотря на документы, подтверждающие, что ее эвакуировали из осажденного Ленинграда. Квартиру заняли другие, незнакомые люди, в домохозяйстве на этом основании отказывались давать нужную бумагу, и девушке приходилось буквально мыкаться по дальним и близким родственникам. Гэмо дождался у проходной и, выслушав девушку, обещал дать ей работу по переписке собственных рукописей. По этому поводу и договорились встретиться. С рукописями ничего не вышло: оказывается, для издательства их надо печатать на машинке. Но встречи продолжались до поздней осени, пока Валентина не решила завербоваться на лесозаготовки в Карелию. И тут Гэмо понял, что может навсегда потерять ее, и предложил девушке выйти за него замуж. За человека, у которого, кроме койки в общежитии и талонов на питание в университетской столовой, ничего не было. Но Валентина дала согласие. Они зарегистрировали брак в загсе на Восьмой линии Васильевского острова. Валентина временно жила в страшно холодной комнатке нового, строящегося здания Института пищевой промышленности на проспекте Сталина. Там и отметили бракосочетание, пригласив Коравье и Гухуге, которые принесли четыре плавленых сырка и чекушку водки.

Прошло два года, и, к удивлению многих, этот странный и скоропалительный брак не только не распался, но даже родился первенец.

— Машину водить — не на собаках ездить! — громко заявил Додин и обратился к сидящему рядом Гухуге. — Ты знаешь, что такое люфт руля?

Но Гухуге был занят прекрасной соседкой, дочерью Додина, десятиклассницей Маргаритой. Польщенная вниманием, девушка млела и позволяла подливать в свой стакан с пивом водку.

— Когда я на своей полуторке ворвался в Прагу, — ударился в военные воспоминания Додин, — девушки кидали мне цветы на капот! Целые букеты!

Гэмо был доволен: веселье понемногу разгоралось, гости пили и ели, Валентина с женой Додина едва успевали вносить кастрюли с вареной картошкой.