В жёны консулу

Завельский сделал ещё шаг, положил ладонь мне на затылок и несколько раз решительно поцеловал в голову. Я ощутила сильную слабость в коленях. И поняла, что мне совершенно всё равно, кто он такой и что будет со мной делать. Лишь бы он занялся мною прямо сейчас же. Немедленно.

- Нехорошо, что ты целовал человека без его разрешения, - нашла в себе силы вымолвить я. - Это нарушение личных границ.

- Но ведь и ты нарушила мои личные границы, когда в самолёте разлеглась на моей руке, - напомнил мужчина.

- А, верно. Тогда квиты, - легко согласилась я. Завельский склонился к моим губам, осторожно погладил тыльной стороной ладони правый висок и щёку, поцеловал. Поцелуй начинался как не слишком жадный, даже довольно скромный и спокойный. Медленный, изучающий. Я целовалась впервые и неловко ответила на него. Эти губы заставили меня забыть всё на свете; я восторженно простонала, когда его язык почти до горла проник в мой рот и начал бесстыдно ласкать меня. Инстинктивно гладила его сильную спину и плечи, тянулась к нему на носочках... Мне так хотелось сделать ему приятно, быть нежным с ним. Никогда больше - ни до, ни после - мне не довелось побывать в мужских объятиях; и сейчас я очень жалею, что ту первую, самую сильную, прямо-таки бушующую страсть во мне поднял такой недостойный человек. Что именно Завельский меня завёл...

Помню, как Завельский слегка надавил на мои губы своими, прежде чем отпустить; он выглядел немного озадаченным. А я была поглощена одной мыслью: Боже, хоть бы он не понял, что я никогда не целовалась.

- Я бы предложил уйти в отрыв. И ничем себя не ограничивать.

- Да? – наивно спросила я. – А зачем?

- Затем, что башка отключается. Терять голову одному не так интересно. Поэтому предлагаю тебе потерять ее вместе со мной.

- Точно. Это бы помогло, - пробормотала я. Великий дипломат сосредоточенно расстегнул мой пиджак, усадил на кровать и стянул брюки. Он меня раздевает? Да это сон. Не может быть. Это точно происходит не со мной. В моей реальности такое совершенно невозможно, непредставимо. Чтобы мужчина меня хотел! Даже настаивал на сексе, приводил аргументы! Вот бред-то!

- Можешь делать всё, что хочешь. Не ограничивай себя.

Завельский усмехнулся.

- Спасибо за карт-бланш.

В конце концов, больше так жить невозможно. Сколько еще ждать? Мне уже двадцать четыре… И я беспросветно одинока. И безоглядно влюблена в него уже полгода. Девственница, которая ни разу не целовалась. Если повезёт, он ничего не заметит. А даже если и заметит – чего мне стесняться?

То, что случилось потом, я не могла объяснить ничем, кроме как своей усталостью от одиночества и многолетним сексуальным голодом. Помноженным на острую влюблённость в этого человека... Я не успела ничего больше произнести, как Артемий Завельский подхватил меня и уложил в постель, где мы с остервенением занялись друг другом. Я только скрипнула зубами, когда он резко овладел мной; но о потерянной невинности не пожалела ни на минуту, а посмотрела на собственную девственность как на досадный фактор – боль притормозила наслаждение. Я ощущала такое сильное желание целиком принадлежать любимому, что уже не пыталась как-либо с собой бороться. И в этом заключалась моя погибель.

Жадные движения любовника сразу же стали осторожными. Я стиснула зубы, но не сдержалась и застонала – не столько от боли, сколько от досады, что он все понял.

- Делай, как хочешь, не обращай внимания.

- Не беспокойся, я так и делаю, - улыбнулся он мне, опять меняя темп и усилие. Я морщилась от непривычных ощущений, но не мешала ему. Напротив: так к нему льнула и так доверчиво обнимала, что просто стыдно вспоминать... Я влюбилась в него за полгода до того, как мы оказались вместе в постели. И дорожила этим чувством, зная свою невлюбчивость, неспособность хоть немного увлечься кем-то. А сейчас, в постели с любимым, я была на вершине счастья, - ещё не подозревая, что с этой самой вершины мне через неделю предстоит низвергнуться в пропасть.

Разве можно забыть такой превосходный первый раз, даже если он был с отъявленным негодяем и лжецом... Завельский старался двигаться медленно, но его удары становились всё более требовательными. Я вскрикивала от каждого такого поступательного движения - и уже не думала о том, мешают ли ему мои крики... Такого огромного наслаждения я не только никогда не испытывала, но даже не подозревала о его существовании. В какой-то момент среди непередаваемого удовольствия стало приближаться совсем новое чувство - и по силе, и по длительности. Оно накатывало волнами, которые то возрастали, то, схлынув, оставляли меня неудовлетворённой. Я захныкала и прикусила губу.

В конце концов Завельский добился того, что у меня свело руки и ноги; после сумасшедшего взрыва я была ошеломлена и растеряна. Я ожидала, что буду стыдиться себя, но ничего, кроме настороженного внимания к своему телу и приятной усталости, не было.

Глава 4. Оксана. Грандиозное "магнитогорское разоблачение" шесть лет назад.