Ва-банк

Отъезд тут же отменили. На следующий день мы с Ритой присутствовали на свадьбе. Матуретт женился на очень милой миниатюрной цветной девушке. Мы оплатили все расходы, а также купили одежду для троих их ребятишек, которых они произвели на свет до свадьбы. Первый раз в жизни я пожалел о том, что не крещен, а потому не могу быть его шафером.

Матуретт жил в бедняцком квартале, где мой «де сото» произвел настоящий фурор, однако он оказался владельцем хоть и небольшого, но вполне приличного чистенького кирпичного домика с кухней, душем и столовой. Он не стал рассказывать мне о своем втором побеге, и я о своем умолчал тоже. Единственной ремаркой было:

— Если бы нам повезло тогда, могли оказаться на свободе на десять лет раньше.

— Да. А впрочем, неважно. Я счастлив. Матуретт, да и ты, похоже, тоже.

Мы обнялись на прощанье, в горле стоял ком.

— Au revoir. Скоро свидимся!

В Сьюдад-Боливаре ничего подходящего и привлекательного для нас с Ритой не нашлось. Мы вернулись в Каракас.

Но вскоре подвернулась подходящая покупка, соответствующая нашим вкусам и желаниям, — ресторан «Арагон», расположенный в очень красивом месте, рядом с парком Карбобо, его как раз продавали бывшие владельцы, вернувшиеся с Канарских островов. Правда, нам пришлось поменять весь интерьер. Кухня была наполовину французская, наполовину венесуэльская, число посетителей росло с каждым днем. Люди к нам заглядывали по большей части солидные — врачи, дантисты, химики, адвокаты, ну и промышленники, конечно, тоже. В этой приятной и спокойной атмосфере нам удалось проработать несколько месяцев без всяких происшествий.

В понедельник в девять утра — а точнее 6 июня 1956 года — мы получили радостное известие. Министерство внутренних дел уведомило, что мое прошение о гражданстве удовлетворено.

Великий день, он вознаграждал меня за десятилетнее пребывание в Венесуэле, за безупречное поведение и честный труд. Вручение документов было приурочено к 5 июля, дню национального праздника. Мне предстояло присягнуть на флаге, дать клятву верности новой моей стране, согласившейся принять меня, невзирая на прошлое.

Заиграл гимн, все встали. Я не сводил глаз с поднимающегося по древку звездного флага, по щекам моим бежали слезы.

И я, в жизни не певший ни одного гимна, вместе с остальными присутствующими выкрикивал отныне священные для меня слова: «Abajo cadenas! Цепи долой!»

Да, именно сегодня сбросил я наконец с себя тяжелые цепи. Раз и навсегда.

— Присягните флагу, отныне он ваш!

Франция моя родина, но мой дом отныне в Венесуэле.

ДЕТСТВО

Как венесуэлец я получил наконец право иметь паспорт. Я дрожал от волнения, впервые взяв его в руки. Я дрожал снова, получая в испанском посольстве трехмесячную визу. Я волновался, когда мне у трапа роскошного лайнера «Наполи», на котором мы с Ритой отправлялись в Барселону, ставили штамп. И когда на таможне в Испании мне поставили въездной штамп, тоже волновался. Я так трясся над этим паспортом, что Рита вшила мне во внутренний карман пиджака «молнию», чтобы я никогда, ни при каких обстоятельствах не смог потерять его.

Все во время этого путешествия радовало меня, все казалось чудесным и удивительным, даже шторм на море, даже дождь, потоками низвергающийся на палубу, даже сердитый охранник, который время от времени с неохотой пускал меня в трюм проверить, как там поживает мой «линкольн». Итак, мы едем в Испанию, а оттуда — прямиком к границе с Францией, куда я уже не надеялся более попасть. И глаза мои говорили Рите: «Спасибо тебе, Малыш. Только благодаря тебе я смогу снова увидеть моих родных». А ее глаза отвечали: «Я же обещала тебе — настанет день, и ты вновь увидишь свою семью, когда захочешь, где захочешь, и не будешь испытывать при этом ни стыда, ни страха».

Мы прошли Гибралтар. Я сидел на палубе в шезлонге, а глазами неустанно искал на горизонте полоску земли. Европа… она может появиться каждую минуту. Земля Испании, граничащей с Францией… Целых двадцать шесть лет я не видел ее. Мне было двадцать четыре, а сейчас пятьдесят. Полжизни прошло. Сердце мое бешено забилось, когда я различил наконец берег. Лайнер стремительно шел к нему, разрезая воду и оставляя позади глубокую пенную полосу в виде огромной буквы V…

Кажется, мне было пять, когда дедушка подарил мне чудесную механическую лошадку. Какая же она была красавица! Красного цвета с густой черной гривкой из настоящего конского волоса. Я так бешено жал на педали, что служанка едва поспевала за мной. Она помогла всаднику подняться на небольшой холмик, который я называл горой, ч вот передо мной на лужайке детский сад.

Мадемуазель Бонно, директриса, мамина подруга, приветствовала меня у входа. Погладила по длинным, словно у девочки, кудрям и сказала Луи, привратнику:

— Откройте ворота пошире, чтобы Рири мог въехать на своем прекрасном коне.

Детство… Сад с кустами крыжовника, который мы с сестрами обрывали еще незрелым, груши, которые отец запрещал собирать без разрешения. Но я, словно индеец, полз через заросли на животе к заветному дереву и наедался запретных плодов вволю, а потом мучился животом.