Ва-банк

— Со мной? Ничего особенного. Просто хотел тебе сказать, что ты выставляешь свою мамашу, точно медведя в цирке. Нашел чем хвалиться. Да твоя мать просто барахло по сравнению с моей. А манеры у нее, как у шлюхи, которых я видел на бульваре летом.

— А ну, бери свои слова обратно, и немедленно, иначе так разукрашу, что себя не узнаешь. Ты же знаешь, рука у меня тяжелая. Извинись!

— Ага! Хочешь отвертеться! Не выйдет! Я знаю, что ты сильней меня, так что давай устроим дуэль. Драться будем на циркулях. Иди за своим, я свой тоже сейчас притащу. Если ты не дерьмо и не трус, жду тебя через пять минут за туалетами.

— Буду там.

Через несколько минут он рухнул на землю. В груди под сердцем у него застрял мой циркуль.

Мне было семнадцать. Чиновник из магистрата, где разбиралось дело, посоветовал отцу отправить меня служить на флот, только так можно было избежать суда. И вот я дал подписку на три года.

Отец не ругал и не упрекал меня за этот серьезный проступок.

— Насколько я понял, Анри, — сказал он, — это ведь именно ты предложил драться на циркулях, потому что знал, что противник слабее тебя?

— Да, папа.

— И видишь, какие неприятные последствия. Только подумай, как бы огорчилась мама, будь она жива.

— Не думаю, что я бы ее огорчил.

— Почему же, Анри?

— Я дрался за нее.

— Не понимаю,

— Не выношу, когда эти дураки похваляются своими мамашами!

— Знаешь, что я скажу тебе, Анри? Это вовсе не за нее ты дрался. И раньше тоже. Не любовь тому причиной, а твой эгоизм. Раз судьба отняла у тебя мать, ты хочешь, чтобы и у других мальчиков матерей не было. И если бы ты обладал сердцем твоей матери, то радовался бы, видя счастье других. А теперь сам себя наказал на целых три года, легкими эти годы не будут. И я тоже наказан — сын мой будет вдали от меня. — И тут он произнес слова, которые накрепко врезались мне в память: — И знаешь, что еще, мой дорогой мальчик, осиротеть можно в любом возрасте, в любом… Помни это.

Дисциплина в те годы на флоте была железная. Рядовые делились на шесть категорий, согласно уровню образования. Я получил высшую, шестую. И никак не мог понять, почему мне следует слепо и беспрекословно подчиняться старшине, человеку гораздо более низкого интеллектуального уровня.

Сразу же начались неприятности. Я просто не в силах был подчиняться бессмысленным приказам. Отказался ходить на специальные курсы и сразу же попал в разряд «эстрассе» — самых неряшливых, никчемных и неумелых.

Нас заставляли делать всю грязную, скучную и дурацкую работу: чистить картошку, мыть палубу, драить и скрести медные детали, разгребать уголь и так далее.

— Чего это вы, черти, спрятались здесь за трубой?

— Мы только что закончили мыть палубу, старшина.

— Ах, закончили! Ладно. Тогда начнете сначала. Но только на этот раз отсюда к корме, а если будете только грязь развозить, я вам пропишу пилюлю!

Французский моряк — парень видный, любо-дорого поглядеть. Блуза с широким отложным воротником, шапочка с помпоном, плоская, как блин, и форма сидит, как влитая. Но нам категорически запрещалось подгонять на себя форму. Чем неряшливее и небрежней мы были одеты, тем, похоже, довольнее был старшина.

А свободное время? Когда корабль заходил в гавань, мы шли на берег и проводили ночь в городе. И куда, как вы думаете, мы шли? Ну, конечно, в бордель. Зайдя туда с приятелем или двумя, я в момент улаживал дело. Каждый получал свою шлюху, мало того, что бесплатно, часто девочки совали нам мелкие купюры или угощали спиртным и чем-нибудь вкусненьким.

Наказывали нас часто. Пятнадцать дней карцера, потом тридцать. Как-то раз в отместку коку, который экономил на нас мясо и держал на одной картошке, мы украли с камбуза целую баранью ногу — выудили ее крюком, который на леске пропустили через трубу над плитой, а потом съели в укромном уголке, в угольном бункере. В результате каждый получил по полтора месяца заключения в военной тюрьме.

Из-за матросской шапочки довелось мне предстать перед трибуналом. Обвинение: порча государственного имущества.

Каждый моряк на флоте старался изменить форму шапочки. Сначала ее мочили в воде, затем втроем растягивали как можно сильнее, чтобы потом, вставив внутрь китовый ус в виде распорки, добиться плоской, как блин, формы. Чем более плоским был этот блин, тем считалось шикарнее. Сверху этот блин украшал яркий, морковного цвета, помпон, который подрезали ножницами. В городе среди девушек существовало поверье — прикосновение к помпону приносит удачу. Мы, конечно же, позволяли им трогать свои помпоны, а платой служил поцелуй.