Вадим и Диана (СИ)

– Раскусил? Что я должен был раскусить? Ты всегда виделся мне общительным, но слегка сумасшедшим моим современником, способным к благородному жесту.

– Пойдём ка со мной, приятель, – загадочно произнёс Станислав.

Он резко поднялся со стула и жестом пригласил меня следовать за ним. Я подчинился его желанию. Мы прошли сквозь арочный кухонный вход, минули двадцатый век прихожей и, завернув на право, остановились у коричневой двери с позолоченной фигурной ручкой в виде орлиной головы.

Я не хотел сегодняшнего дня, – сдавленно произнёс Коцак, положив пальцы на птичий профиль. – Но иначе нельзя. Все затяжные авантюры заканчиваются одинаково бесславно.

Я стоял напротив Станислава, прислонившись плечом к ореховому косяку. Коцак пошарил в карманах и извлёк на белый свет фигуристый ключ, намеренно состаренный неизвестным мастером. Три оборота влево, лёгкий толчок и коричневая дверь распахнулась свободно и широко, открывая нашим глазам пространство кромешной тьмы… Перед тем как зайти внутрь таинственной комнаты я посмотрел через большую белую раму пластикового окна. Был май, и голуби решетили невыносимо лёгкую голубизну неба. От крыши соседних зданий – совсем по-летнему – поднимался густой дрожащий поток тёплого марева, искажая и растворяя в своей изменчивости крест новообретённой Успенской церкви. На одной из крыш под жгучими лучами медленно покрывались жёлтой хлебной корочкой большая буква «О» и восклицательный знак, аккуратно выведенные на жести белой строительной краской. «С добрым утром солнышкО!» – говорила крыша небу, солнцу, маю и всем принцессам верхних этажей дворца…

– Я хотел, чтобы они любовались мной. Я заставлял их любоваться. А после глядел на них, зачарованных, очень голодно. Так глядел, будто облизывал от пяток до темечка, задерживаясь на впадинах и выступах. Они увлекались. Даже те, которые любили мужчин за выдающиеся финансовые достижения. Так я завоевал свою жену. Так было со многими позже.

Я резко вышел из оцепенения и с трудом разжал онемевшие губы.

– Смотри! – выдохнул Коцак.

Щёлкнул выключатель и темноту комнаты охватило преображение. Сначала показалось, будто бы одновременно разошлись стены, потолок и пол, а сквозь зияющие расселины в ночное пространство вторглись пучки дневных фотонов. Но это было обманчивое ощущение. Через мгновение прорехи оформились в матовые спиралевидные светильники, искусно рассредоточенные по всей комнате. Они ещё поразгорались и после совсем успокоились в мягком светоносном благообразии. Глазам даже не пришлось привыкать к столь неожиданной смене чёрного белым. Им как будто предоставили ту оптимальную зрительную среду, которая не раздражает рецепторов ни яркой избыточностью, ни блеклой скудностью иллюминации.

Комната была разделена на две равновеликие половины. Нет, я не увидел границ или каких-либо резких переходов, или даже сколь-нибудь заметной раздвоенности интерьера. Двойственность, открывшегося передо мной пространства, была иного рода. Плавающий в матовой дымке пол, значительно нёс на своей бликующей спине огромную чёрно-белую печать иньяня, медленно переходящую из стихийной горизонтали в упорядоченную вертикаль. Вокруг печати мягким красным цветом аккуратно (как это умеют учителя русского языка или школьницы-медалистки) искрилась надпись: « Я люблю в тебе всё то, о чём другие даже не догадываются». Вспыхнули светильники. Вспыхнули и тут же погасли. Из темноты послышалось мягкое гудение электроники.

– Слушай, – властно и в то же время очень спокойно произнёс невидимый Коцак.

Тишина прервалась едва различимым электронным писком…

– … Тогда говори.

– Я расскажу о будущем.

– Что может быть проще? (смех)

– Я, конечно, не являюсь читателем Последней Газеты, однако, пристально живу вместе с вами стремительными днями современности.

– Просим! Просим!

– Хорошо. Кхе-кхе…И так, мои взгляды на то, что будет после меня или … Ах, будь что будет! С чего бы… А, вот… Будущая политическая формация, друзья мои – это единое полиэтническое государство под управлением вавилонского города. История с определённого момента становится общей. Изучается по следующему принципу: « В это время в объединённой Америке», «В это время в бывшей Европе», « В это время в китайском регионе», «В это время в африканской провинции» и так далее.

– А вот скажи, друг, что будет с журналистикой?

– С журналистикой?! Газеты, безусловно, исчезнут, но …

На этом месте запись неожиданно прервалась и окружающую темноту вновь всецело завоевала космическая тишина. Я подумал о том, что человек в этой глухонемой тишине должен бояться резкого вмешательства жеста или звука. Возможно, его ударит нечто тяжёлое и острое; не исключён взрыв. И бесполезно готовиться. Бесполезно по той причине, что защититься можно лишь от чего-то конкретного, представимого. Но как защититься от темноты?

Послышалось плавное ускорение диска. Остановка. Тихий, уже привычный, электронный писк…

– Отсутствие в западном обществе акцентированного полюса зла порождает отсутствие смысла, – мягко расплескал тишину чей-то очень знакомый баритон.