Вадимка

Гарпан бросает ношу у входа, вытаскивает из-под кровати Тымбу и несёт её к волку. Она рвётся, визжит, будто стрелять её хотят.

— Но-но! — Гарпан крепко держит щенка. — Нюхай, нюхай волчью кровь!

Он суёт её носом в рану под остывшим глазом.

Запоздало выскакивают из лесу собаки, остервенело бросаются на волка.

— Я вас, лодыри! — Гарпан замахивается на собак. — Какого зверя пробегали!

Старик опускает щенка на землю.

— Так вот учи её, Вадимка. Теперь она волка не будет бояться.

Вадим безмерно рад своей удаче, но виду не показывает. Пусть эта Асаткан не думает, что он трус и хвальбишка. Если случится — он и на медведя пойдёт. Очень просто.

Вот какие честолюбивые мысли у моего сына!

Глава пятая СОЛОНЦЫ

Утром приехали остальные члены оленеводческой бригады, и с ними бабушка Лапо.

Всем нам интересно посмотреть на неё. Бабушка Лапо низенького роста, размашиста в плечах, крупноголовая. Волосы у неё длинные, белёсые, как зимняя ветошь.

Ходит бабушка покачиваясь, как моряк на палубе, зато на олене сидит — любо посмотреть, будто родилась на нём.

Асаткан первая подбегает к ней; та вручает внучке приготовленные сладости, гладит короткие чёрные косички.

Давно бабушка не видала Асаткан, крепко соскучилась. Ждала, ждала — и сама приехала.

Бабушка Лапо и дедушка Гарпан хорошие друзья, вместе за Советскую власть воевали.

— Чево стреляли, чево шумели? — спрашивает Лапо. — Сами себя боялись?

Гарпан рассказывает о волчьем набеге, горестно прищёлкивает языком, ругает себя за оплошность: «Прозевал, старая головешка! Пошто сразу не смотрел? Следы видал бы. Худо-худо! Це-це-це!»

— Худо-худо! — соглашается Лапо. — Придётся своих оленей колхозу отдавать. Вот какая ты головешка!

Бабушка смотрит на нас с любопытством лесного человека.

— А ето хто такие?

Вообще-то не положено у эвенков сразу спрашивать о незнакомцах, но Лапо считает себя «русачкой» и потому отступает иногда от родовых привычек. Гарпан коротко сообщает, кто мы и зачем здесь. О нашем блуждании — ни слова, а Вадимку возводит в герои.

Бабушка ласково щурится, блестит глазами цвета голубицы, кивает в знак одобрения. Все удивляются, где она взяла такие «русские» глаза. Но Лапо не говорит, потому что сама не знает.

— Однако, Куладай-Мэргэн ¹ будет, — тычет она трубкой в Вадимку. — Женихом Асаткан будет. Хе!

Асаткан молчит: нельзя перечить старшим, даже если они говорят не то, что нужно. Какой же она будет невестой Вадимке, если они поссорились навечно? Правда, бабушка не знает об этом, но она расскажет ей, всё расскажет. И о рукавице спросит, обязательно.

Сегодня у нас днёвка. Мы уступили просьбе Ивана Гурьяныча.

Что поделаешь?! Годы не те, видно; переоценил Темник свои силы, давно по тайге не хаживал.

Да и нам не сладко приходится.

Днёвка — это значит отдых, починка обуви и одежды и, как говорит Иван Гурьяныч, постирушки. После долгого чаепития Гарпан отбирает у нас порванную обувь, а Лапо — дырявую одежду. Мы протестуем, но без толку. Гостям, объясняют они, полагается «есть, пить, трубку курить». А чинить-латать — хозяйское дело.

По правде сказать, неплохие порядки.

Днюет каждый по-своему. Степан Степаныч примостился на пеньке, что-то увлечённо пишет. Темник, свернувшись калачиком, досыпает в палатке. Я сушу спальные мешки, сумы, всё наше походное хозяйство: благо ветерок с севера дует, солнышко иногда выглядывает.

Тучи не унимаются, бродят над нами, как волки возле стада Гарпана.

Вадимка ушёл рыбачить. Асаткан помогает бабушке чинить наши носки. Внучка и бабушка сидят возле той раздорной сосны, молча делают немудрящую работёнку. Но Асаткан себе на уме: не зря она осталась дома, не зря вызвалась помогать.

— Бабушка, как ты раньше жила? — спрашивает она. — Когда электричества не было.

— Худо жила. Ой-ёй, худо! Всё равно как медведь в берлоге. Закроешь глаза — темно, откроешь — темно.

— А когда электричество стало?

— Ну, тогда совсем хорошо: днём светло, ночью светло. Што хошь, всё увидишь.

Издалека подбирается Асаткан, словно лиса в степи петляет.

— Бабушка, ты знаешь про выключатель?

— Конешно, знаю. Электричество тушить. Пошто спрашиваешь?

Асаткан знает, зачем спрашивает.

— Бабушка, а ты рукавицей лампочку гасила?

— Гасила, гасила, когда дурой была. Гайонка не научила, а я знала, што ли? Спать надо, а она всё светит. Разбить, думаю, — жалко. Где другую возьмёшь? Потом хитрить стала: рукавицу-меховушку надела — совсем хорошо было.

Асаткан кладёт в бабушкин подол носок, втыкает в клубок иголку; опустив голову, уходит к речке. Я вижу, как вздрагивают её узенькие плечики, и понимаю, девочка плачет.

А бабушка ничего не замечает.

…Сегодня мы думаем выехать пораньше: путь предстоит длинный и морочливый. Есть у нас и отрада — новый проводник, Гарпан Гильтоныч. Мы ещё с вечера думали поговорить со стариком — Степан Степаныч настаивал. Только было собрались, а он сам вызвался. «Я, — говорит, — провожу вас. Теперь можно оленей оставить: люди приехали. А то опять на сосёнку наткнётесь».