Ваятель фараона

Но Нефертити, посетившая гробницу, не всем осталась довольна. Ей трудно было выразить, чего именно не хватало в картинах, законченных в последнее время, но, когда она узнала, что мастер, которому поручена эта работа, неделями не бывает в гробнице, лицо ее запылало от гнева.

Она села в носилки, велела отнести себя обратно во дворец и немедленно послала слугу, поручив ему привести скульптора.

- Я должна поговорить с тобой, Тутмос, - сказала Нефертити и сделала движение рукой, которое удержало его от того, чтобы упасть перед ней ниц и поцеловать землю у ее ног. - Царь поручил тебе украсить гробницу, в которой мы обретем свой вечный покой, когда Атон призовет нас к себе. Ты же допустил, чтобы там неделями работали только твои люди, а сам не проявляешь никакой заботы о деле?

Тутмос не поднял глаз, не увидел ее воспламененное гневом лицо и глубоко безразлично сказал:

- Если работа не нравится, повелительница, может быть, пригласить Ипу...

Нефертити удивил тон его голоса. Так может говорить только тот, кто погружен в глубокую тоску.

- Нет, не Ипу, - сказала она немного мягче, - а ты должен закончить начатое!

- Я не могу... я не могу! - И он бросился на землю у ног царицы.

- Ты болен? Ты расстроен? Кто-нибудь причинил тебе горе?

- Я сам навлек на себя все горе мира. Если я изгнал правду из моего сердца, то как же смогу я высечь ее из камня?

- Ты не хочешь мне довериться? - тихо спросила царица с материнской лаской в голосе.

Прошли мгновения, пока он обдумывал, с чего начать. А потом слова полились потоком, как воды реки, когда она заливает берега.

Тутмос рассказал и о своем отце, и о своей матери. О Панефере, Абе и Май. Об Эсе и ее брате. Себя он при этом ничуть не щадил.

- Моя мать, - сказал он, - долгие годы томилась в страшном горе. Панефер мучил, истязал и бил ее. Он отнял у нее сына и послал его на погибель (то, что я жив, не его заслуга), и у нее все же хватило сил спасти дочь Панефера от смерти, правда, ценой лжи, на которую она пошла из сострадания к ребенку своего врага. А я оказался не в силах простить ложь женщине, которую любил, хотя она прибегла к ней из страха потерять меня. Я не посчитался ни с тем, что она дрожала за жизнь своего брата, ни с тем, что она носила ребенка. Я грубо оттолкнул ее от себя, так, что она упала, и, нимало о ней не заботясь, ушел. А она истекла кровью во время родов, которые из-за моего удара наступили внезапно и преждевременно.

- Да, тебе, должно быть, очень больно, - заметила Нефертити, когда Тутмос умолк, - но не сможет ли утешить тебя мысль, что все это сделано тобой из неустанного стремления к правде?

- Из стремления к правде? Но почему я ничего не сделал, когда увидел паутину, которая со всех сторон опутывает эту правду? В стране царит насилие, повсюду льется кровь из стремления к правде! Происходит это, конечно, не по воле царя. Да и знает ли он вообще об этом? Он возвысил своей милостью нескольких советников. Им мало золота, которое он им так щедро дарует.

Они готовы продаться любому негодяю, если это выгодно для них самих и их многочисленной родни. Уж слишком быстро они разбогатели и были подняты из тьмы ничтожества милостями царя. Их ослепил блеск золота, о котором они знали раньше только понаслышке. Этот блеск оказался для них сильнее сияния Атона, который посылал им свои лучи еще тогда, когда они босыми, с непокрытыми головами пасли стада или работали в каменоломнях. Но не золотом и насилием должны завоевываться сердца для нашего бога!

Тутмос поднялся, отважившись посмотреть в глаза царице. Краска исчезла с ее лица, она заметно побледнела. Но взгляд ее не уклонился от его взгляда.

- Ты говоришь со мной так, как никогда еще ни один скульптор не говорил с царицей, - сказала она, немного помедлив, и голос ее зазвучал сурово, почти приглушенно. - Я позабочусь о том, чтобы суд состоялся. ..

- Если я поплачусь жизнью... - прервал ее Тутмос (внезапно он почувствовал себя настолько свободным от всякого страха, что не остановился даже перед тем, чтобы нарушить элементарное правило этикета). - Я готов поплатиться жизнью, только пощади мою мать, которая так много перенесла, и моих детей; они еще так малы!

- Ты плохо думаешь обо мне, Тутмос! - Лицо Нефертити вновь приобрело величественное выражение, и черты его стали строгими. - Не тебя повелю я судить! Если ты и допустил ошибку по заблуждению сердца, то достаточно уже искупил ее всем тем, что претерпел. Ты сказал, что не можешь больше высекать правду из камня, потому что она ушла из твоего сердца? В таком случае высекай из камня страдания. В гробнице моего супруга нет еще фриза с изображением погребального плача. Перед судом же предстанут все остальные.

Она встает, делает знак своим прислужницам, которые стоят в дверях (когда они только тут появились? Разве не была она одна, когда он вошел в помещение?), и отпускает скульптора легким наклоном головы.