ВАК-ВАК

Впереди вышагивал на насекомых своих ножках Вечер, неся походный сундучок гостьи со всякими инструментами и затеями куртизанства, а в другой руке, прямо перед собой, — узкий штандарт. На таких штандартах обычно писалось, что девица состоит при Тайном управлении, а также ее зарегистрированное прозвище — новизной, как правило, не поражавшее: почти все гостьи Капитана назывались “журавликами”, “феями” или “черепашками”. Что было, по чести сказать, совсем не плохо: за годы на чужбине Капитан подзабыл многие китайские письмена — сейчас даже при сочинительстве ему постоянно приходилось сползать на вульгарный курсив; так что какую-нибудь слишком витиеватую кличку на знамени куртизанки он бы и не разобрал...

Но головотяп Вечер так мотал знаменем, что выяснить, была ли сегодняшняя дева журавликом или какой другой живностью, не имелось никакой вероятности. Видно, тяжел был сундучок госпожи, который тащил Вечер (там обычно пряталась фляжка с горячительным сакэ, свистулька для отпугивания духов, перед которыми во время любовного галопа мужчина делался уязвимым, и прочие нужные и любопытные вещи), — Вечер так и сверкал от пота! Впрочем, кроме этого сундучка тюремщик тащил еще какой-то квадратный мешок...

Но Капитан не придал этому мешку особого значения, прикипев взглядом к чинно семенившей особе. Что-то тревожное почудилось в ее поступи... или нет? “Это волнение”, — решил старик. И улыбнулся навстречу празднику остатками зубов, проеденных на солонине и финиках.

Ох, что же он стоит — ведь они сейчас войдут, следует поднять все паруса?!

Отпрянув от окна, он водрузился на единственный татами и попытался принять вид и значительный, и в то же время естественный, бормоча: “Сходни... Швартовые...” и другую корабельную ерунду. Голоса уже были в двух шагах, когда он спохватился: “Ох, пальцы в пепле, непорядок!” — и начал судорожно поплевывать на ладони, вытирать их обо что придется, от халата до ляжек и почему-то щек.

Таким он и предстал перед троицей, выросшей на пороге. Где-то вдали, за озером, прогремело.

Капитан быстро принял серьезную позу, впрочем, и естественную тоже — пальцы продолжали сами собой вытираться об полы халата.

— Явилась женщина, — гортанно возвестил Вечер, — для Господина Пленника шестого ранга, Возможного растлителя умов молодежи, Вероятного распространителя сведений о южных варварах в пользу последних и Предположительного чернокни...

— Заткнись, тупица! Мне и так известно мое полное звание, болван, носорог... — перебил его Капитан. Обычай был у него такой: напуститься с руганью на тюремщиков и произвести таким образом важное впечатление на девицу.

— А ты что застыл, дырявая подушка? (Вопрос относился к Утру, темневшему чуть позади.) Помоги ей войти, видишь, она проделала долгий путь, чуть с ног не валится...

Девушка и вправду выглядела уставшей.

— ... а ей еще предстоит столько трудов! Невежа!

Утро, вздохнув, взял у Вечера сундучок посетительницы и занес в хижину, поставил. Вопросительно посмотрел в сторону женщины, та продолжала стоять, не произведя никакого движения. Капитан потемнел еще больше:

— Вы, я вижу, опять мне старуху привели?!

— Молодые боятся к вам идти, Коджима-сама, — сдерзил Вечер и чихнул.

— Ложь! если бы вправду боялись, прибежали бы из любопытства.

— Не я вам их отбираю, я человек небольшой.

— И небольшого ума! Тебя и твоего дружка я бы не взял даже в судовые крысоловы! — вспенился Капитан. — Потому что головы у вас такие же чугунные, как и ваши задницы!

Куртизанка молча наблюдала за этим диспутом, хлопая нарисованными глазами, будто все это разыгрывалось не для нее. Лишь когда послышался гром (уже ближе, почти над озером), она вздрогнула.

И Капитан отослал своих сторожей, попытавшись показать им напоследок свою знаменитую татуировку (не стал). Утро и Вечер ушли, их голоса заглушил набиравший силу душный предгрозовой ветер.

Ушел, собственно, только один тюремщик.

Второй обойдет хижину и станет изучать капитанские кудеси через особое отверстие. Это отверстие было изготовлено так основательно, что казалось, появилось оно здесь раньше самой хижины. В былые дни стражники любовались сквозь него вдвоем, поочередно; но потом Капитану надоел их непрестанный обмен впечатлениями, совсем, по его словам, неуместными. Короче, он поднял тогда бурю, из которой стражники выплыли с изрядно пощипанными парусами. Так возник компромисс, плодами которого сегодня, по жребию, должен был воспользоваться утренний страж.

Пообещав своему дружку все надежно запомнить, страж Оищи, которого Капитан повадился называть господином Утро, тихо обошел хижину. Он опустился на колени и прилепился всем глазом к дорогому отверстию, слюноточа и готовясь еще раз увидеть все те фокусы, которым его пленник обучился у южных варваров. Нараставший ветер раздувал полы его кургузого халата, а Утро был так занят, так увлечен, что не заметил, как на его икры приземлились первые недобрые капли.