Вакханалия

Я заварила чай с лепестками розы. Очень толковый напиток. Кому как, а мне помогает думать и анализировать. Именно этим я и занялась, расположившись подальше от зашторенного окна. Гораздо лучше, чем предаваться слезам. И полезнее. Итак, поехали. Три ночи ужаса, в которые по воле рока я становлюсь одним из главных действующих лиц. Три трупа. Впечатлений не оберешься. Будем надеяться, сегодняшняя ночь станет исключением. А ведь все началось в ночь на 7 октября. Штейнис убрался из поселка в начале восьмого вечера — совпадение аховое (хотя он тоже имел жену и право на отдых). Двое незнакомцев (назовем их для простоты Петровым с Водкиным) протащили по моей улице тяжелый предмет (впрочем, Петров — это охранник Зубов, персонаж незабываемой картины; кто такой Водкин, ему ассистировавший, — вот главное неизвестное уравнения. Мужчина ли он? Думаю, да). Рассмотрим основную версию: тяжелый предмет — это труп. Более того, это труп «благородного, высокого, красивого» Гены, имеющего серый «вольво» и секретаршу. Сиречь, Зойкиного хахаля. История становления любовных отношений наших героев — дело темное. И ненужное. По крайней мере пока. Почему хахаль клюнул на Зойку — еще темнее. Но, выйдя от Зойки, он явно попадает в нехорошую компанию. Причем Зойка туг, пожалуй, не виновата: ее эмоции по поводу достоинств сопостельника и его невозвращения к жене нисколько не наигранны. Что происходило с момента ухода Гены от Зойки и до отчаянного крика, раздавшегося в начале третьего? Куда подевался серый «вольво»? Его нет в кооперативе. (Хотя тут, похоже, все нормально. Машину могли припарковать под любым столбом, а утром отогнать за пределы поселка. Охрана легковушки, как правило, не замечает. А если на воротах в тот момент стоял Зубов — то и подавно «не заметил».) И тут меня осенило — человека пытали! Или мучили. Или просто держали в укромном месте вопреки его воле. Место было очень укромное — до этого крика других не было. Человек сумел вырваться и оказаться недалеко от выхода (какого?), но его схватили, опять сделали больно, и он застонал. Потом подготовили к транспортировке и куда-то понесли. Опять получается интересно. В каком виде его несли? В мертвом? И куда?.. Мои глаза еще верны мне — злоумышленники Зубов с Водкиным свернули в Волчий тупик. Но милиция в последующие дни довольно тщательно обследовала переулок, проверяя мою завиральную теорию. Осмотрела все подвалы и сараи тамошнего «мирного населения». Трупа не было. Значит, унесли в ту же ночь (а зачем? — вопрос пока открытый). Куда? Напрашивается ответ: туда, где взяли. Это проще всего.

А где взяли?

Тут я сообразила, что элементарнее не бывает. Крик не мог раздаваться с Зойкиного участка. Во-первых, далеко, во-вторых, я не верила в Зойкину причастность (воображала себя грамотной физиономисткой). Про мадам Розенфельд даже и не будем — «штирлицы» не пытают людей. Туда же и Фаринзонов — дом закрыт, граница на замке. Во саду ли, в огороде не пытают.

Остается «Дом с привидениями».

Эта мысль за последние дни несколько раз выдавливалась из подсознания. Я запихивала ее обратно. Сегодня она вылезла просто внаглую. Делать нечего — пришлось закурить и додумать. То, что опера навещали виллу покойного Рихтера и в какой-то степени ее обследовали, сомнению не подлежит. Но в какой степени? Конкретных следов они не искали. Они прочесывали округу и в плановом порядке завернули на виллу. Побродили. В глубокие места не совались. Лень-матушка.

Трепеща от возбуждения, я поднялась в мансарду. Верест храпел, как будто к первой пожарной команде подъехала вторая.

Я потрясла его за плечо. Он что-то буркнул. Я потрясла сильнее. Тут он внезапно заерзал, приподнялся. И сказал на чистом русском языке:

— Раечка, ну зачем? Рано еще…

И, уронив голову, тут же захрапел.

Не буду рассказывать, как во мне все заплакало. Жить дальше не захотелось. Ничего во мне не осталось — ни страхов, ни предохранителей в голове. Три ночи жути пережила — ну и пусть. Я уверенно иду на четвертую. Нехай им всем станется… Тихо всхлипывая, я оделась. Пошаталась по кухне, не видя окружающих предметов. Заставила себя собраться. Отдышалась. В садовом инструменте нашла еще один фонарь — ржавый, старинный. Вытряхнув из приемника батарейки, вставила их в фонарь, пожелала себе удачи во всех начинаниях и выгребла в ночь…

Моросил дождик. Падал легко, безвредно. Я прошуршала к калитке, спряталась под березой и стала тянуть резину. Обстановка не предвещала крупного несчастья. Поселок спал. У Постоялова не светилось. За пеленой измороси проступал забор внушительного особняка Фаринзонов, левее — незабвенная трансформаторная будка, по диагонали, за скрюченными деревцами, — маленький домик Риты Рябининой с двускатной крышей. В крохотной мансарде Риты матово горел свет. Очень матово и тускло. Я какое-то время наблюдала за ее окном, но не отметила там признаков бодрствования. Скорее всего, Рита забыла его выключить. Или боится спать без света. А чего бояться-то? Это мне надо бояться.