Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Через несколько дней он уезжал в Париж. Разлука обычно бывала недолгой — проходило несколько недель, и дом на Серпуховке снова принимал друзей. И снова ставилась на стол запотевшая водка, а рядом с ней дымилась картошка, густо обсыпанная свежим укропом. На этот раз его возвращение задержалось. И наконец стало ясно, что его не будет вообще. С новыми хозяевами жизни Алеша сотрудничать не пожелал. Никто его, впрочем, и не упрашивал: бескомпромиссный, не скрывавший своих оценок и взглядов, он был здесь уже никому не нужен. Несколько раз дал интервью московским газетам, писал письма в Кремль, излагая свои взгляды на экономические реформы, на выбор пути — к нему никто не прислушался. «Старик из нафталина» всех раздражал, бандитская власть имела свои ориентиры, никакого отношения к благу страны не имевшие.

В Париже я застал Алешу погрустневшим и постаревшим. Когда мы бражничали и зубоскалили в Москве, ему было уже за восемьдесят, но груза лет никто заметить не мог. Не мог потому, что груза не было и в помине. Теперь Алеша сильно сдал, болячки и возраст выползли наружу, от надежд ничего не осталось, до новых благих перемен в России, если даже они и возможны, ему уже было не дотянуть. Исчез тот главный стимул, который питал его неуемную активность и поддерживал жизненный тонус. Не будучи в состоянии сидеть сложа руки, смирить бурлившую в нем активность, он обратил свой взор на Казахстан, где Нурсултан Назарбаев относился с большим почтением, как показалось Московичу, к его деловым советам. Так оно, возможно, и было. Под Алма-Атой, на Медео, Алеше отвели домик в горах — с полной обслугой: там он был избавлен от летнего зноя и городской суеты. Назарбаев назначил его личным официальным советником, подарил свой портрет, ставший украшением парижской спальни Алеши.

Теперь он делил время между Парижем и Алма-Атой. За ним не раз прилетал в Париж самолет президента — Москович требовал лишь одного: чтобы тот никогда не делал посадки в Москве. Любимейший город, где он провел столько счастливых дней, стал ему невыносим. Оказаться чужим в своем городе — это было выше его сил. Московскую свою квартиру, которую он снимал у государства, Алеша вернул, а все ее содержимое оставил друзьям как память о безвозвратно ушедшем.

Развернуться во всю он не смог и в полюбившемся ему Казахстане. Оказался вдруг не удел. Заниматься бизнесом, причем очень успешно, — такая возможность, конечно, была. Но — зачем? Денег оставалось еще на десять жизней, а вести дела «просто так», без цели, которая бы полностью его захватила, желания не было. Иногда его навешали казахские приятели, каждый со своими заботами, — он делал для них все, что мог. Но никакая Алма-Ата заменить ему Москву все равно не могла.

Однажды он позвал меня в «Серебряную башню» — скоротать вечерок с кем-то из навестивших Париж казахов. Их было четверо — он устроил им пышный прием. Его друг, собственник «Башни», проявлял к гостям дорогого Алекса (так его звал и все и в Москве, и в Париже) исключительный пиетет. Разговор не вязался: хозяин и гости были из разных миров. У них, естественно, не нашлось ни одной общей опорной точки. Все мои усилия оживить стол провалились. Алеша видел, как я старался, и от этого становился еще мрачнее.

Его энергия требовала выхода. Он задумал вдруг переезд на другую квартиру. Три комнаты на бульваре Сюше показались ему слишком тесными. Многие годы тесными не были, но вот почему-то захотелось простора. Вместо них он купил огромную и не очень уютную квартиру неподалеку — на верхнем этаже роскошного дома. Частью квартиры была и плоская крыша, откуда открывался божественный вид на известный всему миру ипподром Лоншан. С крыши, превращенной в цветущий сад, как с трибуны, можно было наблюдать за бегами и скачками, устраивая себе домашний тотализатор. Но подниматься на крышу Алеше было уже не под силу, и архитектор задумал, а строители построили внутренний лифт.

Теплыми днями Алеша мог теперь нежиться на своей персональной крыше почти нагишом, принимая в таком виде многочисленных посетителей. Как и в Москве, их поток не иссякал: уходили одни, приходили другие. Но звучала здесь, на парижской крыше, только русская речь.

Наслаждаясь лучами весеннего солнца и попивая ледяную «пепси», я ему как-то сказал, что рай, который он здесь себе создал, вполне достоин его замечательной жизни.

— В раю задерживаются недолго, — с тоской отмахнулся Алеша и перевел разговор на другую тему.

Увы, и на этот раз он оказался прав.

Был еще один человек, с которым меня связала, тоже совсем не надолго, МАДПР: завершая главу, я хочу сказать два слова о нем.