Вакуум

Порыв ледяного ветра налетает на неё, срывает шапку, треплет её волосы… Теперь они острижены в короткое каре.

Инга смотрит на утреннее небо. Звёзд на нём не видно, но это неважно – Инга знает, что они там есть. И в эту секунду они кажутся ей ближе, чем обычно.

***

Этот рассказ напомнил мои ощущения после развода. Тогда я сказала “прощай” не только мужу, но и детству, и чему-то ещё…

“Андрей, кажется, наше совместное время истекло…” – сказала я утром, накануне десятилетия нашей свадьбы.

Он печально посмотрел в окно и согласно кивнул. Внутренне я была готова к бурной сцене, поэтому даже присела от неожиданности.

Андрей всегда, в отличие от меня, открыто выражал свои эмоции. И довольно бурно. Иногда его эмоции были вызваны вспышками ревности. Это льстило моему самолюбию и казалось проявлением настоящей любви. Но если в начале наших отношений, ссоры были чем-то вроде прелюдии к занятиям сексом, то потом они превратились в ежедневную рутину, от которой было тоскливо, хоть вешайся. Эту опцию я тоже рассматривала, но развод, в итоге, показался более подходящим решением.

Конечно, мы не только ругались, у нас были и радостные моменты. И склонность мужа к бурным реакциям усиливала накал этих моментов, делая их незабываемыми. Но в то утро я поняла, что не люблю его. И никогда не любила. Я просто искала в нём то, чего мне не хватало в себе самой – способности смело и открыто выражать свои чувства. Какими бы сумбурными и противоречивыми они ни были. А наши скандалы обеспечивали мне постоянное негативное давление, к которому я так привыкла, пока росла, и в котором находила некий извращённый комфорт. У Андрея тоже были свои представления о “комфорте”, и мне тоже было что предложить ему в ответ. В этом смысле мы с ним подходили друг другу, как ключ к замку. Он ни разу не поднял на меня руку, но незадолго до того, когда я объявила ему о разводе, у нас была ссора, в которой он был близок к рукоприкладству, как никогда. В тот момент мне даже показалось, что у него глаза деда…

И ещё. В то утро я поняла, что беременна и пронзительно ощутила своё нежелание быть матерью. Являлось ли это правдой на тот, конкретный, момент, или я не хотела быть матерью в принципе, не знаю. Мужу я ничего не сказала. Просто собрала вещи и ушла к подруге. А через неделю сделала аборт.

Несмотря на мои ощущения, связанные с материнством, аборт оказался непростым решением. Внутри меня жило существо, которое зачем-то собралось появиться на свет. Мне было и стыдно, и больно лишать его этой возможности. Но что я могла ему дать потом, когда он появится? Ребёнку нужны искренняя забота и любовь. А как раз этого во мне не было. Я не умела заботиться о самой себе и была похожа на выжженную пустыню. Кто-то может сказать, что ребёнок мог вдохнуть в эту пустыню жизнь, но… Так или иначе, я оказалась на операционном столе, вернее – в операционном кресле. Врач сказал, что под наркозом я пела. Я спросила его, что именно. Оказалось, “Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца…”

Сам развод прошёл быстро и почти безболезненно. Квартиру мы разменяли, и я оказалась в крохотной однушке на окраине города. Но она стала моей крепостью. Поскольку из медицины я ушла решительно и бесповоротно, то работу пришлось искать в разных сферах. Я побывала и продавцом, и администратором, и флористом. Но самой главной работой для меня тогда было найти в своей выжженной пустыне хотя бы крошечный оазис. Это была задача-минимум. Задачей-максимум было превратить его в пышный сад.

Я зажмуриваюсь, вспоминая, каким сложным и радостным было то время. В попытках найти себя, настоящую, я срывала с лица одни маски, примеряла другие, видела, сколько во мне живёт или может жить разных женщин… и училась не бояться этих открытий.

Глава двенадцатая

Однажды наша группа поехала в лес. Там, на специально выбранной поляне, каждый из нас должен был вырыть яму для того, чтобы провести в ней ночь. Это было что-то вроде символического захоронения, после которого мы могли возродиться с новыми силами, устремлениями и верой в себя.

Руководительница группы накрыла мою яму сплетёнными ветками, накидала сверху листьев – и наступила полная темнота.

– Ни в коем случае не вылезай отсюда до утра! – предупредила она. – Это опасно!

Моя “могила” получилась довольно тесной – у меня не было сил копать длиннее и шире. Сначала теснота успокаивала. Земля будто обнимала меня и убаюкивала своей прохладой. Но в какой-то момент я начала крутиться, совсем как когда-то в материнской утробе. Мне ужасно захотелось выбраться наружу и убежать – из этого леса, подальше от этих людей и их таинственных ритуалов. Я почувствовала себя жертвой чьих-то безумных манипуляций. В этом не было ничего нового – я чувствовала себя подобным образом давно и довольно часто.