Вакуум

Она не может оторваться от узора и взволнованно перебирает шарф пальцами. Раз секунда, два секунда, три… шестьдесят…

– Навсегда? – переспрашивает Авдей, но она его не слышит.

Он касается её плеча.

Найда поднимает голову и Авдей замирает так, как замирали все, кто был до него. Найда его уже не помнит.

Авдей не успевает вскрикнуть. Его кости хрустят у неё на зубах. Раз секунда, два секунда… Секунда или вечность?

Найда делает последний взмах спицами и идёт, открывает кладовку. Там лежат похожие шарфы – каждый хорош по-своему и абсолютно неповторим! Она гладит свой живот. Живот ещё маленький, но Найда знает, что скоро он начнёт расти, скоро она услышит биение маленького сердца. Она также знает, что потом они расстанутся – до новой встречи.

А шарфы… Шарфы она отдаст детям-сиротам.

Потому что в этом мире ещё слишком много, слишком много детей-сирот.

Глава четвёртая

Дочитав, я украдкой кошусь на портрет Зины Носик. Она стоит, как ни в чём ни бывало. Не зная, что делать с листками бумаги, и понимая невероятность происходящего, протягиваю их Зине назад.

– Это тебе, – отказывается она.

Всё ещё дрожащими руками я сворачиваю листки и кладу их в карман.

– Хм… Хмм… – откашливаюсь я. – А вы не знаете, как отсюда выбраться?

Зина смотрит на меня с сочувствием, но ничего не говорит.

– Что вы от меня хотите? – пытаюсь я унять дрожь в голосе.

Зина продолжает молчать. Кажется, это всё неверные вопросы.

– Скажите, а как вы погибли? – начинаю я потихоньку смелеть.

В конце концов, кто хотел быть медиумом? Возможно, если мне удастся её разговорить…

– Я… – начинает она, но осекается и замирает, превратившись в обычную фотографию.

– Зина! Зина! – зову я.

На секунду она преодолевает какой-то барьер и оживает, но тут же опять попадает в плен фотохолста.

Понимаю, что от неё уже ничего не добиться. Во всяком случае, сейчас. Поэтому отодвигаю портрет от стены. К моему огромному разочарованию, никакой потайной двери за ним нет. Я бросаюсь ко всем картинам – большим и маленьким – в комнате их несколько, но за каждой нахожу обычную гладкую поверхность. В поисках скрытой полости я терпеливо простукиваю каждый сантиметр. Тщетно. Потайная дверь отсутствует.

Что же это такое?..

– Есть кто-нибудь? – кричу я. – Сейчас же дайте мне выйти!

И начинаю колотить в стены. Теперь уже от страха и ярости.

– Ах, так! – говорю я и берусь за вазу эпохи Мейдзи, стоящую на постаменте, с тем чтобы её разбить.

Но не тут-то было! Ваза только выглядит лёгкой, а на самом деле её абсолютно невозможно поднять. Так же, как и все остальные предметы, включая томик Пушкина. Я хочу сорвать со стены картину, которую только что спокойно отодвигала, но и она будто приросла или вдруг стала весить целую тонну.

Моё сердце начинает бешено колотиться. Вспоминаю, что паника плохой помощник, поэтому начинаю дышать, как меня когда-то научили: медленный вдох –выдох, лёгкая задержка дыхания, медленный вдох – выдох…

Успокоившись, пытаюсь ещё раз оценить обстановку. Чутьё подсказывает, что выход скрывается где-то там, в белом облаке. Сделав три дополнительных вдоха–выдоха, решительно перешагиваю через край золочёной рамы и иду вперёд.

Здесь сложно понять время, но, кажется, я бреду не меньше часа. А выхода всё не видно. Я так устала, что ложусь и сворачиваюсь калачиком. Кстати, здесь совершенно не холодно. И не жарко. Совсем как в утробе матери.

Я слышу какое-то бульканье и медленно погружаюсь в темноту. Неужели?.. Да-да, кажется, я нахожусь именно в ней – в утробе! Сейчас я вдруг очень хорошо помню, как точно также лежала в ней когда-то. Было темно и спокойно. Вокруг приятно журчало. Как через вату до моего слуха доносились другие смутные звуки. Голоса?

Довольно скоро стало понятно, что в этой утробе кто-то квартировал до меня. Позже выяснилось – его звали Михаил, Мишка. Познакомиться лично нам не удалось. Он, видимо, как-то сразу для себя решил, что ему в этой семье, а, возможно, и вообще в этом мире, рождаться не стоит, поэтому появился на свет мёртвым.

Помню, как настроение Мишки передалось и мне, поэтому я начала крутиться и выкручиваться. Пуповина крутилась и выкручивалась вместе со мной, постепенно обматываясь вокруг шеи. В итоге мои первые ощущения от вступления в этот мир оказались удушающего характера.

Семья приняла меня с выражением скорби на лицах. Ультразвук в те времена ещё не делали, поэтому до последнего все надеялись, что это Мишка передумал и решил вернуться. А тут – я.

Дед даже сплюнул. У него были большие надежды на мальчика. Во-первых, отец его уже подвёл – не смог повторить его военную карьеру, ему здоровье не позволило. Во-вторых, с мальчиками родителям намного проще.

“Парню никаких платьев и юбок не надо, ему купил одни штаны, и всё! Парню волосы расчёсывать не надо, его налысо побрил, и всё! За парня не надо волноваться, его отправил одного гулять, и всё! Парня дорастил до восьми лет, а потом отдал в Суворовское училище, и всё!” – постоянно выговаривал мне дед.