Вакуум

– Что вам от меня надо? – кричу я в пустоту космоса.

На полке в прихожей стоит ваза, та самая, эпохи Мейдзи. Я хватаю её и злобно бросаю за порог.

И зачем я только пошла в этот музей? Мне хочется схватить и выбросить что-нибудь ещё. Или сломать. Я стою и жду, когда это пройдёт. Вдох – выдох, задержка дыхания. Злость отступает, но вместо неё приходит отчаяние. Что, если я никогда не смогу выбраться из этого заколдованного места? Мне хочется заплакать от ужаса и жалости к себе. Я сажусь на пороге, пускаю пару слезинок и смотрю в тёмную даль. Тёмная даль безразлична к моим страхам и переживаниям. Её настроение немного передаётся и мне.

– Ладно, придётся иметь дело с тем, что есть, – вздыхаю я и иду осматривать дом.

Глава пятая

Дом вполне симпатичный. Здесь даже есть телевизор. Интересно, он работает? Пытаюсь найти пульт. Нахожу, нажимаю на кнопку. На экране появляется то же звёздное небо, что и за дверью. Его показывают по всем каналам. А я что думала? Мне детективный сериал покажут или мультики?

Возле окна стоит письменный стол. Где-то я его уже видела… Конечно! Это музейный, тот, который “предположительно из домика Чехова в Таганроге”. На нём стоит печатная машинка, рядом с ней – стопка бумаги и хорошо заточенные карандаши. Вспоминаю, что хотела записать рассказ про Венеру и Гулю. Делать мне больше нечего, поэтому сажусь за стол, какое-то время разбираюсь, как заправлять бумагу в машинку, а потом проваливаюсь в стучащий поток слов.

Я ставлю последнюю точку и слышу за спиной противный скрежет. Оборачиваюсь и подпрыгиваю на стуле – чёрная, как смоль, кошка точит когти о дверной косяк.

– Мушка? – с надеждой шепчу я.

Когда-то, очень давно, я завела кошку. Вообще-то, не очень их люблю, но женщина возле метро практически всунула её мне в руки: “Барышня, возьмите котёнка, у неё имя красивое – Микаэла!” Я рассмеялась, потому что это было моё имя. Мама хотела записать меня Лидией, но отец с дедушкой и слышать про это ничего не хотели. Поэтому быстро был найден женский эквивалент имени Михаил. В итоге меня иногда звали Микой, но чаще – Мишкой. Надо отметить, что в детстве, с короткими волосами и в штанах, я была очень похожа на парня.

“Сколько вашему мальчику?” – интересовались прохожие.

“Я не мальчик, а девочка!” – замахивалась я на них кулачком и прохожие умилённо улыбались.

Когда мне исполнилось восемнадцать, я хотела подать документы на смену имени и стать Лидией… Не только, чтобы насолить деду… Мне нравилось думать о себе, как о Лидии… Но потом решила оставить всё, как есть.

Кошка Микаэла была чёрная, без единого пятнышка, и вольная до такой степени, что почти не давалась в руки. Я переименовала её в Мушку. Так мы и жили какое-то время – Мишка и Мушка. Несмотря на свой дикий нрав, кошка была хорошей компанией. Она помогала мне держаться на краю вакуума, не давая раствориться в его безнадёжном мраке. Но однажды Мушка выскользнула за дверь, которую я случайно оставила открытой и с тех пор мы не виделись.

– Мушка! Куда ж ты тогда убежала? – спрашиваю я и тяну к ней ладонь.

– Не твоё дело! – бьёт Мушка когтистой лапой по воздуху, давая понять, что не хочет моих прикосновений.

Я замираю с открытым ртом. Хотя чему я удивляюсь? На общем фоне всего происходящего говорящая кошка – не такая уж и странность. Кстати, я всегда подозревала, что если Мушка заговорит, то это будут грубости.

– У нас мало времени! – Мушка пристально смотрит на меня жёлтыми глазами.

На секунду в них мелькает что-то… Если бы я её не знала, то могла бы подумать, что нежность, но какое там…

– Садись, пиши! – командует Мушка и запрыгивает на стол.

Я быстро заправляю лист бумаги в печатную машинку, и она начинает диктовать…

Как иногда хочется шоколадных конфет

Сложно сказать, сколько ему лет. Может быть, двадцать, а может быть, тридцать пять. Он сидит на краешке дивана, скромно потупив глаза. Его руки, сложенные будто в молитве, зажаты между колен.

– Эдуард, – отвечает он на её вопрос. – Меня зовут Эдуард.

– Что тебе от меня надо? – хрипло спрашивает Карина.

Эдуард поднимает на неё глаза – молочно-белые, без зрачков. Такой же молочный свет струится вокруг его фигуры, то ли защищая её, то ли пожирая в своём блёклом огне.

Карина пытается сесть. Страх сковывает её тело. Руки отказываются сгибаться в локтях. Наконец, у неё получается, и вот она сидит в кровати, облокотившись на подушку.

Лицо Эдуарда озаряет улыбка. Печальная? Коварная? Карина не может понять.

– Всего-то ничего… – говорит Эдуард и устремляется к ней.

Он совсем рядом, наклоняется к её лицу, от него исходит аромат плесени и шоколадных конфет. “Какая странная смесь!..” – успевает подумать Карина.

– Я – твой неродившийся сын… – шепчет он ей на ухо.

Карина испытывает пронзительную боль внизу живота и обжигающий стыд.

– Ты меня любишь?.. – спрашивает Эдуард.

– Конечно, люблю… – выдавливает из себя Карина, и ей хочется верить в свою искренность.

– Это неправда! – кричит Эдуард. – Ты меня не любишь! Ты никого не любишь! Ты всем только говоришь, что их любишь!