Вакуум

Женщина разворачивает ткань у себя на коленях, открывает коробку конфет, и начинает шептать слова: “Аданук, пира, лути, своё, для, солдыу, дывт, ютимвыйх…” С каждым новым словом, она вынимает конфету из коробки и кладёт её на кусок ткани. Наконец, она замолкает. Коробка пуста. Женщина бережно заворачивает конфеты, достаёт из кармана золотую ленту, перевязывает ею свёрток и сообщает, что волноваться больше не о чем – Эдуарда они забирают с собой. Она так и говорит: “Мы забираем его с собой, он больше не будет никого беспокоить”.

Она подкатывает свою коляску сначала к Карине, потом к Вике – прикладывает своё ухо к их животам.

– Тот, кто не смог родиться через тебя, – говорит она Карине, – нашёл другой способ. Он живёт в Италии, в Милане, у него всё хорошо, он учёный.

– Тот, кто не смог родиться через тебя, – говорит она Вике, – живёт… – она начинает смеяться: – Он весёлый человек, такой шутник…

– Сожги, – протягивает она коробку из-под конфет Карине и та идёт во двор разводить костёр.

Когда минивэн отъезжает, Карина и Вика видят в одном из его окон белоглазого Эдуарда. Они видят, как он становится всё меньше и меньше, пока не превращается в мальчика лет десяти. Мальчик робко улыбается и машет рукой.

Карина и Вика смотрят ему вслед.

– Когда-нибудь… – говорит Карина.

– Да, когда-нибудь… – кивает Вика.

Внезапно они чувствуют себя беззаботными детьми. Детьми, летящими куда-то на огромной скорости, с карманами, полными шоколадных конфет.

Глава шестая

Закончив диктовку, Мушка спрыгивает со стола и идёт ко входной двери. Я оставила её полуоткрытой, как когда-то.

– Мушка, стой! Там открытый космос! – кричу я.

Она оборачивается, смотрит на меня, как на полную идиотку, делает шаг вперёд и исчезает среди звёзд.

Становится грустно. Я беру лист бумаги, карандаш и делаю набросок, пытаясь запечатлеть на нём последний момент. Мне долго не даются глаза Мушки. Вернее, их выражение.

Какое же это счастье – передавать свои ощущения с помощью штрихов, неровных мазков. А потом смотреть, как они постепенно вытекают за пределы бумаги или холста, заполняя собой пространство, и сливаются с ним, становясь, в итоге, его частью. Интересно, был ли у меня шанс стать художником?

Я встаю, чтобы прикрыть дверь – из космоса немного сквозит – и вижу, что звёзд больше нет, а есть вечерняя улица с очень оживлённым движением. Видимо, мне пришла пора уходить. Засовываю листки с рассказами в карман и выхожу навстречу новым странностям.

Это та самая улица, где было моё жилье с коммуналкой. Я люблю туда приезжать. С тех пор всё сильно изменилось – появились новые дома, новые лица. Но где-то, среди этих переулков, до сих пор блуждаю очень юная и очень глупая я. Каждый раз, навещая этот район, я ловлю мимолётные видения себя, быстро исчезающей за углом. И тогда я бегу, бегу, чтобы догнать это видение, чтобы взять его за руку и сказать… А что, собственно, я хочу себе сказать?

“Всё будет хорошо”, – любила повторять моя мать. Тогда мне это казалось дурацкой отговоркой, нежеланием смотреть правде в глаза. Но сейчас я тоже люблю успокаивать себя мыслью, что, действительно, всё – так или иначе – хорошо. Даже когда выглядит очень плохо. Возможно, я тоже не хочу смотреть правде в глаза. Ну и ладно! В конце концов, никто не знает, что такое правда.

Наверное, я бы сказала себе что-то вроде: “Я с тобой!” Потому что тогда мне была нужна поддержка тех, кто со мной. Но видение ускользает каждый раз, как только я ускоряю шаг. И тогда я иду в кафе, где дают отменный горячий шоколад. Это такое наслаждение – горячий шоколад, особенно зимой! Кафе называется “Призрак оперы”.

А вот и оно! Я радуюсь, увидев кафе – хоть что-то привычное в этой чехарде! В кафе царит полумрак – на каждом столике горят свечи. На стенах я вижу картины из музея – помнится, я отодвигала их в поисках потайной двери. Они висят вперемешку с моими детскими каракулями.

Когда я была маленькой, то постоянно делала зарисовки и даже мечтала стать художником. В моей семье к художникам относились без особого трепета, но в семье моей подруги – мы жили на одной лестничной клетке – всё было иначе. Их дом был завален альбомами по искусству, а сами они постоянно ходили на выставки, куда, в какой-то момент, стали брать и меня. Это они дарили мне альбомы и краски. Это благодаря им я открыла для себя целый мир.

Я смотрю на свои каракули, оформленные в рамки и паспарту, и мне становится смешно. У моих детских рисунков никогда не было шансов занять почётное место на стене в гостиной, или хотя бы на холодильнике – дед упорно сдавал их в макулатуру. Мать с отцом мои художества игнорировали. По большому счёту, им было не до меня. В будни они работали с утра до вечера, а в выходные занимались кто чем, стараясь избегать друг друга.