Вакуум

“Сначала надо сделать обед!” – думает Софи и берётся за приготовление еды.

Когда она возвращается, карандаша – того, которым она хотела сделать первую линию, на столе нет.

Софи морщит лоб, пытаясь вспомнить, куда она его положила.

“Ладно, буду рисовать завтра”, – думает Софи, ложится на кровать и берёт в руки книгу. Книга очень увлекательная – о приключениях женщины-археолога в горах Колумбии.

“Топ-топ-топ, – слышит она из коридора. – Топ-топ-топ”.

Шаги замирают на пороге её комнаты, раздаётся скрип половицы.

Сердце Софи сжимается от страха.

– Соня?.. – зовёт она сдавленным голосом. – Это ты?

Шаги быстро удаляются прочь. В доме становится тихо. Софи натягивает одеяло на нос и жадно впивается глазами в строчку. Потом в другую, третью.

“Читать, читать, не отвлекаться!” – командует она себе и погружается в полный опасностей мир книжной героини. Героине приходится туго, но Софи спасена!

Вечером Софи идёт на кухню делать чай и с удивлением находит потерянный карандаш в пустой кастрюле.

– Зачем и когда я его сюда положила? – произносит вслух она и слышит за спиной весёлый детский смех.

Софи роняет карандаш на пол и закрывает глаза.

“Самое главное – не оглядываться! Самое главное – не оглядываться!” – говорит она себе.

Смех затихает.

Она аккуратно поднимает с пола карандаш и медленно, очень медленно, поворачивается. Кухня пуста.

Кажется, Софи опять готова рисовать. Она медлит. С чего начать?..

– Тук-тук-тук! – слышит она стук во входную дверь.

– Кто там? – спрашивает она и выглядывает в соседнее с дверью окно.

Но перед домом никого нет.

Софи находит в шкафу старую мамину шаль, кутается в неё и садится в кресло, поджав ноги.

– Тук-тук-тук!

Но Софи не шевелится.

– Бум-бум-бум! – звук становится все яростней и сильней. – Бум-бум-бум!

– Я не впущу тебя! – шепчет Софи. – Уходи!

Но грохот не прекращается. Кажется, дверь сейчас слетит с петель. Софи вскакивает с кресла и кричит:

– Уходи, уходи, уходиииии!

И что-то ещё – бессвязное, захлёбываясь от страха и слёз.

Наконец, она не выдерживает, подбегает к двери и распахивает её настежь.

В лунном свете, на песке перед домом начинают появляться и тут же исчезать детские следы – один, второй, третий, четвёртый… Они бегут в сторону речки – оттуда слышится всплеск и радостный смех.

София вытирает слёзы. Потом спокойно закрывает дверь, идёт в свою комнату, берет в руки кисточку и начинает рисовать. Она рисует круги, пятна, неясные очертания фигур. Она рисует кисточкой, карандашом, пальцами, локонами своих волос. Она рисует. И её уже не остановить.

***

Вынырнув из рассказа, я отмечаю, что кафе опустело. Нет даже баристы. Я сворачиваю брошюру, кладу её в карман и выхожу на улицу. На улице по-прежнему царит ночь или поздний вечер, горят фонари, мчатся машины. Скорее всего, ими тоже управляют люди с постоянно меняющимися лицами. Или вообще там нет никаких людей – машины едут так быстро, что я не успеваю их как следует рассмотреть.

Любопытно, что каждый рассказ, начиная с первого, я не просто слышу или читаю, а испытываю. Да, это верное слово – испытываю! Как будто проживаю фильм, где я одновременно и участник, и зритель, и создатель. Ещё это немного похоже на сон – иногда мне такие снятся – в котором я человек с другой судьбой, иногда мужчина…

А, может, я сплю? Ну конечно, как я не догадалась! Впрочем, во сне об этом всегда сложно догадаться. Я подпрыгиваю и пробую взлететь. Когда я, наконец, понимаю, что сплю, то всегда могу взлететь. Но сейчас у меня ничего не получается – я плюхаюсь на тротуар со всей тяжестью собственного веса. Ладно, у меня есть ещё один трюк. Я пытаюсь проткнуть левую ладонь указательным пальцем правой руки – во сне всё эфемерное, поэтому он обязательно проходит насквозь. Палец упирается в твёрдую, вполне материальную, поверхность, и никуда не проходит. Я пробую третий трюк – пристально смотрю на свои ноги. Если бы это был сон, то они почти сразу принялись бы менять очертания и размер. Но и это не работает. То, где я нахожусь, является чем угодно, только не сном!

Чем же оно является? Мой ум любит объяснять происходящее – объяснения примиряют меня с хаосом жизни. Но сейчас я абсолютно растеряна.

– Маамочка… – вырывается из моей груди жалобный звук.

Мать никогда не была мне крепкой моральной или эмоциональной опорой в жизни, но именно её я призываю в минуты отчаяния. Передо мной встаёт её лицо… Иногда, особенно, если рядом не было бабушки, отца или деда, в ней просыпалось нечто, что в их присутствии казалось спящим. Возможно, это и было её внутренней пружиной – той самой, которая не позволяла согнуть её до конца. Просто в ней эта пружина могла сжиматься до предела. И когда она разжималась, мать начинала тихонько напевать песни, обнимать меня и сочинять смешные истории про край света…

“Мам, давай убежим на этот край!” – предлагала я ей. Она не спрашивала, зачем, а только печально улыбалась.

Но вдвоём мы оставались редко. И большей частью жили в этом своём заколдованном царстве. Паутина, которая нас окутывала, мешала увидеть не только друг друга, но и самих себя.