Вальдшнепы над тюрьмой. Повесть о Николае Федосееве

— Чем? В чём он обвиняет вас? В аристократизме? В том, что везёте в ссылку двадцать пудов книг? Экое преступление!

— Вы же знаете, что он пустил слух, будто я присвоил в дороге общие арестантские деньги.

— Этому никто не верит, — сказал Старков.

Проснулась, зашевелилась, закашляла и заговорила компания Юхоцкого в дальнем углу. Поднялся и её атаман. Шлёпая калошами, он прошёл в кальсонах и нижней рубахе к параше, а на обратном пути остановился около койки Цедербаума и попросил табаку. Юлий Осипович подал ему кисет. Юхоцкий свернул цигарку и закурил. Почесал заросшие чёрной щетиной щёки, посмотрел на Николая Евграфовича, усмехнулся.

— Ну что, староста? Не спится? Думаете, как накормить семейку?

— Нет, — сказал Федосеев, — размышляю, куда девать деньги.

— Это какие же?

— А те, что присвоил. Расскажите вот товарищам, в чём вы ещё уличили меня?

— Вы торопитесь, господин Федосеев. Пока у нас есть только предположение. Надо как следует проверить.

— Слушайте, Юхоцкий, — сказал Старков, — оставьте эту мышиную возню. Что за деньги вы ещё раскопали? Те тридцать рублей, которые Николай Евграфович получил в Бутырке? Но это друзья ему передали. Лично ему. И вы знаете, что он и эти деньги пустил на общий котёл.

— Знаем, знаем. И вполне оцениваем благородную щедрость. К сожалению, нам, рабочим, никто таких капиталов не подносит. Тридцать рублей — не шутка. Покорно благодарим за них господина Федосеева. Но всплывает ещё некая сумма. Куда более солидная.

Тут вскочил с койки пылкий Кржижановский.

— Прекратите, Иван Александрович! — крикнул он.

— Извините, господа, — сказал Юхоцкий. — Вам, конечно, тяжело с нашим братом. Мы всё о хлебе насущном, а вам парить надо. Мешаем мыслит!». Прошу прощения. — Он насмешливо поклонился и пошёл в свой дальний угол, шлёпая калошами.

— До чего хитёр, подлец, — сказал Кржижановский, торопливо одеваясь. — Прикрывается именем рабочего.

— Друзья, учитесь презирать мелочи, — сказал Цедербаум. Он всё ещё сидел на койке, беспечно откинувшись на железную спинку. — Не растрачивайте энергии на пустяки. Глеб Максимилианович, вернёмся лучше к вчерашнему спору. Я всё-таки не согласен с вашей оценкой Милля. Вас возмущает его основное положение, что общественное мнение может быть ложно. Но ведь действительно господствующее общественное мнение часто ошибается. Разве не бывает так, что верования одного поколения начисто отметаются другим поколением? Мнения рождаются и умирают. Верные сегодня, завтра они становятся не только ложными, но и абсурдными. Возьмите идею террора. Когда-то в неё верили такие корифеи революции, как Желябов, Плеханов, Засулич, Кравчинский. А ныне всякому юнцу понятно, что террором ничего не изменишь,

Кржижановский оделся, заправил койку и зашагал по проходу между кроватями.

— Юлий Осипович, Милль никогда не поднимался выше обычного буржуазного субъективизма. Его утверждение, что общественное мнение может быть ложным, в каком-то смысле верно. Но посмотрите, куда оно заводит. Основываясь на нём, философ отрицает всякое идеологическое принуждение.

— А вы за такое принуждение?

— Подождите, подождите! — Кржижановский уже разгорячился и всё быстрее шагал взад и вперёд. — Милль считает, что ни народ, ни всё человечество не имеют права подчинить общему мнению даже одного человека, который остаётся несогласным. Это апология индивидуализма. Это, как говорит старик, сентиментально-мещанский вздор.

Питерцы, споря между собой, часто упоминали старика — так они называли Ульянова. Владимир Ильич прибыл в Сибирь отдельно от своих товарищей и теперь, ожидая отправки на место ссылки, жил в Красноярске, где-то совсем близко, но Николай Евграфович и на этот раз не мог с ним встретиться.

Днём, когда ссыльных вывели из барака на прогулку, к Федосееву подошёл петербуржец Ванеев. Он взял друга под руку и, отбив его от компании, повёл по тюремному двору.

— Весна, весна, Николай Евграфович, снег дотаивает.

— Да, опять весна, — вздохнул Николай Евграфович. — Наверно, уж вальдшнепы прилетели.

— Вы охотник?

— К несчастью, родился охотником. Вальдшнепов с детства не удаётся увидеть… А жизнь уже проходит.

— Что вы, Николай Евграфович! Ещё всё впереди.

— Нет, дорогой друг, у меня уже всё позади. Ничего не удаётся сделать.

— Вы много сделали и ещё больше сделаете. Подумайте, всё время в тюрьме да в ссылке и всё-таки не отстаёте от других. По работе вас можно сравнить только с Плехановым и Ульяновым.

— Не шутите, Анатолий Александрович.

— Нисколько не шучу. Вы разрабатываете те жо проблемы, которыми заняты и они. И в битве с народниками идёте рядом с ними. Унывать нет никаких причин. В Бутырке вы поддерживали и взбадривали нас, а тут вдруг сами сдали. Плюньте на этого Юхоцкого. Берегите себя для работы. Скоро вот встретитесь с нашим стариком.

— Нет, теперь уж нам не встретиться.

— Вы думаете? Постойте-ка. — Ванеев придержал Николая Евграфовича, оглянулся и позвал рукой друзей. Подошли Старков, Кржижановский и Цедербаум. — Ну что, друзья, откроемся? — сказал Ванеев. — Юлий Осипович, всё продумано?

— Да, план готов. Во всех подробностях.