Вальдшнепы над тюрьмой. Повесть о Николае Федосееве

Оголтело кричали во дворах петухи. Федосеев натянул на голову одеяло и всё ещё пытался заснуть, но наконец понял, что это ему не удастся, и встал. Над кроватью, чуть в стороне, светлело слуховое окошко, совсем маленькое, меньше тюремного. Он подошёл к нему и посмотрел на сосновую гору, затянутую клочьями поднимающегося тумана. В распадке тоже белел туман, но там он лежал молочным озером. Да, Маша полюбила бы эти места. А Аня, пожалуй, вскрикнула бы от изумления, глянув на это белое озеро в сосновых горах. Но Аня окончательно потеряна. Ей здесь не бывать.

Николай Евграфович надел брюки, натянул юфтевые сапоги, вышел из закутка. Взял со стола архангельское письмо, перечитал его и принялся шагать по широченным жёлтым половицам, вчера старательно выскобленным и вымытым молодой хозяйкой. Да, Мария Германовна приедет. Обязательно приедет. И что же тогда делать? Жениться? Но это будет кощунством. Кощунством над святой дружбой. Боже, как всё сложно. Ведь ты любишь Машу и всё-таки не можешь переступить с ней брачного порога.

Он надел косоворотку, взял полотенце и мыло, сбежал с крутого, без перил, крылечка, прошёл по сонному двору и открыл калитку. Улица была почти по-ночному тиха, ни одна хозяйка ещё не подоила коров и не выгнала скотину за ворота. Он свернул в проулок и направился к реке. Задумавшись, глядя себе под ноги, он спустился с берегового откоса, прошёл десяток шагов по гремящей под сапогами гальке, потом поднял голову и резко остановился, увидев перед собой голую женщину. Она стояла по колена в воде и тёрла мылом голову, и длинные распущенные волосы падали мокрыми прядями на спину. Её розовое тело, полное, но стройное, с выгнутой спиной, было невинно прекрасно, и Николай Евграфович, не ощутив в первое мгновение никакого смущения, не сразу смог отвести взгляд от скульптурно красивых бёдер, на которых висели клочья мыльной пены, напоминавшие меховой набедренник.

Он уже шагнул в сторону, но женщина обернулась и остановила его.

— Что убегаете? Купайтесь. Я не съем вас.

Она смотрела на него, не испытывая никакого стыда, как сама природа, обнажившая свои красоты. Но он всё-таки ушёл отсюда. Удаляясь и не оглядываясь, он всё ещё видел её, красивую, не безгрешную, конечно, но целомудренную в своей простоте. Аню тоже легко представить обнажённой. А вот Марию Германовну страшно увидеть раздетой. Почему? Может быть, интеллигенция запуталась в созданных ею сложностях? Может быть, надо проще смотреть на жизнь?

Он поднялся далеко вверх по берегу, там выкупался и вернулся в свою избушку освежённым и бодрым. Ещё раз прочитал письмо Маши. И впервые здесь сел за работу.

6

Юхоцкий недавно снял квартиру в другом конце села, зажил своей семьёй и перестал ходить в политическую столовую, и Николай Евграфович, не видя его и не получая больше письменных проклятий, мог спокойно работать. Но случай всё-таки столкнул их. Как-то раз вся колония засиделась после обеда в столовой, и Юхоцкий, пришедший навестить хозяйку и, наверно, что-нибудь выведать, нарвался на сборище. На мгновение опешив, он скоро овладел собой и пошёл по кругу, пожимая всем руки. С Николаем Евграфовичем он поздоровался с ехидной учтивостью.

— Беседуем? — сказал он и опустился на стул посреди избы, тогда как все другие сидели на лавках около стен. — Надо, надо и побеседовать. Недружно как-то живём.

— Кто же виноват? — сказал Лежава.

— Да вы как-то всё сторонитесь.

— Вся рота идёт вразнобой, только один Сидоров — в ногу, — усмехнулся старый народоволец Гедеоновский.

— Что ж, Сидоров имеет право не подчиняться, если вся рота идёт неправильно. Вы господина Федосеева поддерживаете, а я не могу попуститься своей совестью.

Тут вмешался доктор Ляховский, недавно прибывший в верхоленскую ссыльную колонию.

— Иван Александрович, — сказал он, — я читал ваш акт. Это, простите, чепуха! Именно чепуха. Чего вы только не собрали! В вашем обвинении фигурирует даже вырванный из журнала листок. Журнал, видите ли, был пожертвован всем, а староста вырвал лист. Даже чистка сапог не ускользнула от вашего внимания.

— А что, это пустяк? Революционер наставляет рабочего чистить свои сапоги. Спрашивается, что это революционер?

— Лжёте! — крикнул Федосеев и вскочил с лавки. — Никого я не заставлял чистить свои сапоги.

— Ну хорошо, хорошо. Допустим, это пустяки и неправда. Но скажите, пожалуйста, господин Федосеев, куда вы девали двести рублей? Я сам видел на вокзале, как москвичи вручили вам эти деньги, Куда они делись?

— Это вам знать не следует. Не следует, понимаете?

— Нет, я заставлю отчитаться.

— Юхоцкий, — сказал Лежава, — мы призываем вас к порядку.

— Ах, к порядку? Посмотрим, кто кого призовёт! — Юхоцкий встал и гордо вышел из столовой.

— Друзья, — сказал Федосеев, — я но могу больше терпеть этой наглой клеветы. Не могу! Выберите комиссию и расследуйте. Можете собрать обо мне полные сведения.

— Никола-а-й Евграфович! — с укором сказал старик Гедеоновский. — Подумайте, что вы говорите? Какая комиссия? Какие сведения? Неужели кто-нибудь верит Юхоцкому?