Вальдшнепы над тюрьмой. Повесть о Николае Федосееве

— Но ведь не к этому зовёт Златовратский!

— Нам наплевать, куда он зовёт, — сказал Санин. — Ратует за общину, а показывает её развал.

— Все они так, — сказала Соня

— Кто все? — спросила Поля.

— Ваши певцы мужицкой России. Начинают песней, кончают плачем. Или фальшивят.

Николаю сначала казалось, что эти девицы, так похожие друг на друга, в одинаковых суконных платьях, с одинаковыми высокими причёсками, ни в чём не расходятся, по, когда Соня заговорила, он сразу увидел в ней Полину-противницу и свою союзницу.

— Вы совершенно нравы, — сказал он и, поднявшись, поставил перед собой стул, — Никому из писателей ещё не удалось показать ни крепкую общину, ни живого борца за мирское дело. А пытались многие. Златовратский, Засодимский, Наумов, Нефёдов, Каронин. — Кто-то громко предупреждающе кашлянул в другом углу, Николай глянул туда и увидел, что Васильев мигает ему и показывает глазами на дверь. — Что, слишком рискованно говорю? Потише?

— Нет, — сказал Васильев, — тут не опасно. Только Каронина не ругай. Он у брата в гостях.

— Ну, это ничего, — улыбнувшись, сказал Николай. — Я не собираюсь его разносить. Преклоняюсь. Талант. Да и всех их бог не обидел. Все они сильны, пока не отступают от правды. Но как только начинают воспевать идеального общинника, тут же срывают голос. Никак не получается этот желанный герой. Герой, которого хотят видеть ваши вожди. Не выходит он.

— А Кряжев Засодимского? — сказала Поля.

— Подделка, — сказал Санин.

— Неправда, это настоящий богатырь. Воплощение народной деятельной силы.

— Но ведь он на ходулях, ваш богатырь, — сказал Николай. — Правда, иногда он по подчиняется своему создателю, бросает ходули и идёт на своих ногах. Становится живым человеком. Таков он в конце романа, когда уходит в город. Тут он признается в своём бессилии. «Ни лешего не сделано!» — Николаю пришлось помолчать, потому что юноша с бородкой Христа вдруг поднялся и вышел. — Да, здесь Кряжев нрав. Действительно ведь ни лешего он не сделал. Уговорил мужиков завести свою общественную лавку, но она не смогла тягаться с кулацкими магазинами. Сколотил ссудно-сберегательную кассу, но мужички взяли деньги и не смогли их вернуть, пришлось потом выдавать только тем, кто способен рассчитываться, то есть состоятельным, а эти состоятельные и без того имели большие обороты, скупали помещичьи земли, заводили хутора, строили крупяные заводы, солодовни и кабаки с задними крылечками. Кряжев, я думаю, понял, и нам бы пора, господа, понять, что капитал уже задушил общину и наши надежды на неё напрасны.

— Значит, никакого выхода? — сказала Поля. — Уходить с поля битвы? Чего же вы тогда спорили с человеком, который предлагал от всего отказаться? Чтобы только поспорить? Или знаете какую-то другую дорогу?

— Искать надо.

— Где? В Европе?

В прихожей послышался громкий разговор, и за открытой дверью показались хозяин и его гости.

— Зайдёмте к нашей молодёжи, — сказал профессор и повернулся к двери, белогрудый, в элегантном чёрном сюртуке. Отступив, он пропустил в комнату гостей. Их было двое: Анненский и Каронин. Николай мельком видел несколько раз того и другого, хотел даже у кого-нибудь из них побывать, но теперь они жили в Нижнем. Видимо, приехали навестить Казань, и общительный публицист потащил по своим знакомым этого диковато-застенчивого писателя. Каронин, худой, болезненный, в стареньком пиджаке и помятых брюках, стал посреди комнаты и пугливо осмотрел молодую компанию. Девицы вскочили с кушетки, попросили его сесть, но он не сдвинулся с места. А краснолицый, красиво седеющий Анненский прохаживался по комнате и улыбался, и от него веяло спокойной радостью. Казалось, что этот человек хорошо знает, в чём настоящее человеческое счастье и как его добывать. Может быть, он, прославленный статистик, открыл что-то в своих цифрах?

— Ну вот, Николай Елпидифорович, — сказал он, — это всё кандидаты на то место, откуда мы с вами выбрались. Всех ждёт ссылка. Но вы не боитесь, господа. Ничего страшного. Студенты?

— Да, большей частью, — сказал младший Васильев.

— Хорошо пошумели. Казань но отстала. Некоторые из ваших угодили к нам, в Нижний. Помогаем, подыскиваем работу. В Нижнем-то жить можно. Милости просим. Только не все сразу, а то куда же вас там пристроим? Этих, Николай Елпидифорович, на каторгу не загонят. Как вы думаете?

— А за что же их на каторгу-то? — сказал Каролин, перебирая пальцами редкую длинную бороду.—

Они ведь без бомб идут.

— Вот именно — без бомб. Самое большее, что вам грозит, господа, — гласный надзор где-нибудь в Архангельской губернии. Или в Иркутской. Ну, и посидеть, конечно, придётся. Это тоже неплохо. В тюрьме хорошо думается. Не будем вам мешать, юноши. Счастливого плаванья.

Гости старшего Васильева удалились.

— Пожалуй, и нам пора расходиться, — сказала Поля.

— Да, пора, — сказал «босяк», вставая. За ним поднялись ещё трое.