Вальдшнепы над тюрьмой. Повесть о Николае Федосееве

— Милая, она же член нашего кружка, и я знал, что вы дружите и что она тебе не откажет, приютит нас на лето, поэтому спрятал у неё в сарае ящик со шрифтом.

— Хитрый, хитрый. Так что же мы будем делать в Ключищах?

— Я уже говорил тебе.

— Уточни.

— Я займусь историей русской общины. Санин поедет на каникулы к отцу, переведёт и вышлет нам работу Каутского о Марксе, потом закончит начатый мною перевод «Происхождения семьи». Скворцов отредактирует и даст примечания. Потом мы пустим в ход нашу типографию. Подъедут Ягодкин и Миша Григорьев. Будем печатать не только Энгельса и Каутского, но и свои работы. И листовки,

— Да, работа большая. Вот что, милый. Собирайся, я повезу тебя в парк «Швейцария». Собирайся, собирайся. Надень чистую косоворотку. Ту, вышитую. Эту сбрось. Я отвернусь.

Через полчаса извозчик привёз их в пригородный парк, они нашли укромный овражек, спустились в него и сели на старый, давно покинутый и уже задернившийся муравейник. Их убежище с двух сторон было заслонено крутыми склончиками, а сверху затянуто прозрачной молодой листвой.

— Вот мы совсем-совсем одни, — сказала Аня. — Так далеко от людей мы с тобой никогда ещё не были. Нет, мы ведь два раза были на озере.

— Последний раз — полтора года назад. Осенью.

— А ты помнишь ту грустную снежную иву?

— Конечно, помню.

— Ты всегда будешь всё наше помнить?

— Даже тогда, когда ничего не буду помнить.

— У нас ещё очень мало только нашего. А ведь люди, даже те, кто доживёт до бесклассового общества, всегда кроме общего будут иметь что-то своё, личное, интимное. Правда?

— Да, конечно. Человек всегда будет иметь, например, своё неприкосновенное время, которое никто не сможет у него отнять. И показателем прогресса станет это личное неприкосновенное время.

— Нам всегда, даже через тысячу лет, нужно будет уединение.

— Да, шторы никогда не исчезнут.

Они долго молчали. На светло-зелёной молодой траве плясала солнечная рябь. Потом зелень вдруг потемнела. Аня подняла голову.

— Ой, какая чёрная туча! — сказала она. — Даже не чёрная, а синяя.

Николай тоже вскинул голову и стал смотреть на тучу. Её скоро вспорола голубой ломаной линией молния, а через две-три секунды ударил гром.

— Гроза! — радостно вскрикнула Аня.

— Первый гром! — сказал Николай.

Они вскочили и обнялись. Уже пахло дождём, и крупные капли, щёлкая, пробивали слабую вешнюю листву. Аня всем телом горячо прижималась к Николаю. Потом она упруго оттолкнулась от него, взволнованная и раскрасневшаяся,

— Не надо, — сказала она. — Такая красота кругом. Опасно. Вот Ключищ-то я и боюсь. Или уж так и быть?

Николай смотрел на неё, пылающую, и радовался, что с ней и это будет прекрасно. Ему всегда это казалось или низменным, или страшным. Он не мог пойти на это ни с одной женщиной. Да?же Аня, когда он думал, что это когда-нибудь должно между ними произойти, отпугивала его и отталкивала, а сейчас он понял, что с ней это будет и радостно, ж высочайше-просто, без мучительного стыда, чисто и красиво, как у цветов.

Ещё раз сверкнула молния, ещё раз, гораздо сильнее, ударил гром, в овраг ворвался холодный ветер, за ним хлынул ливень. Аня мгновенно промокла, посмотрела на свою прилипшую к телу газовую блузку и улыбнулась.

— Иди, — сказала она, — иди, иди ко мне. Теперь не опасно.

Они опять обнялись.

— В Ключищах мы всегда будем выходить на дождь, — сказала Аня. — Не пропустим ни одного дождя. Правда?

20

— Почему вам понадобились именно Ключищи? — спросил полковник Гангардт. — Дознание закончено, и вы можете не отвечать на мои вопросы, но мне хотелось бы поговорить просто так. Свободно. К делу я не приобщу больше ни одной бумажки.

Дело это лежало перед Николаем на столике. Пять томов. Тридцать шесть обвиняемых. Тридцать шесть человек вырвано из организации, но она осталась живой, почти обезглавленной, и всё-таки живой. Товарищи продолжают действовать, и у Николая ещё не прерывалась с ними связь. Аресты прекращены, дознание закончено, полковник доволен — завершил своё дело, вызвал вот главного обвиняемого познакомиться с делом, получил последнюю подпись, больше ему пока ничего не нужно, но не может быть, что ему хочется поговорить просто так.

Николай отодвинул стопу объёмистых томов и посмотрел на полковника, сидевшего у противоположной стены за большим зелёным столом. Гангардт поднялся и стал ходить по кабинету — по яркой ковровой дорожке, тянувшейся от стола до дверей.

— Почему бы не поехать было вам, скажем, в Бездну? Это давнишнее и, пожалуй, единственное у нас тут революционное село. Ещё в шестьдесят первом восставало. В шестьдесят первом, понимаете? Другие деревни тогда ещё чего-то ждали, на что-то надеялись, а Бездна взяла да и взбунтовалась. Оружием усмиряли. Вот бы и пожить вам там. Честно говорю. Пожить да понюхать, сохранился ли мужицкий пугачёвский дух. А вы в Ключищи. Это же почти пригород. Или вам только место для типографской работы нужно было? И опять же — почему именно Ключищи? Понимаете, меня сейчас интересует не содержание вашего дела, а логика, психология.