Валентин Понтифекс

Милилейн показалось, что она узнает его: уличный торговец, продавший ей как-то вертел сосисок за пять крон. А, может быть, и не он. Ведь совсем непросто отличить одного лиимена от другого.

Некто с запахом хайрога и в плаще с капюшоном приблизился к ней и шепнул:

– Ты пришла к причастию, сестра. Добро пожаловать, и да пребудет с тобой благодать водяных королей.

Водяных королей?

Хайрог мягко взял ее за локоть и так же мягко провел в комнату, чтобы она нашла себе место среди коленопреклоненной, бормочущей молитвы паствы.

Никто не взглянул на нее, и вообще никто не смотрел друг на друга: взгляды всех были устремлены на лиимена, стоявшего между двумя чучелами морских драконов. Милилейн тоже посмотрела на него. Она не осмелилась оглядеться, так как опасалась встретить знакомых.

– Возьмите… выпейте… соединитесь… – распорядился лиимен.

Между рядами стали передавать кубки с вином. Краешком глаза Милилейн заметила, что каждый из молящихся, когда к нему попадал кубок, делал большой глоток; кубки приходилось наполнять заново по мере того, как они передавались из рук в руки. Ближайший из кубков сейчас находился в четырех или пяти рядах от нее.

Лиимен произнес:

– Мы пьем. Мы сливаемся. Мы устремляемся в объятия водяного короля.

Водяными королями лиимены называли морских драконов. Теперь Милилейн вспомнила. Она слышала о драконопоклонниках. Что ж, подумала она, может, в этом что-то и есть. Почему не отдать мир морским драконам, если все и так рухнуло. Она видела, что кубок уже в двух рядах от нее, однако, тот перемещался очень медленно.

– Мы приходили к водяным королям, охотились на них и извлекали их из моря, – говорил лиимен. – Мы поедали их плоть и пили их молоко. И это было их даром нам, великой добровольной жертвой, поскольку они боги, а отдавать свою плоть и свое молоко низшим существам, вскормить и сделать их самих подобным богам, вполне достойно богов. Теперь же наступает время водяных королей. Берите. Пейте. Соединяйтесь.

Кубок пошел по ряду Милилейн.

– Они – великие мира сего, – нараспев продолжал лиимен. – Они хозяева.

Они – владыки. Они – истинная Власть, и мы принадлежим им. Мы и все остальные, живущие на Маджипуре. Берите. Пейте. Соединяйтесь.

Сейчас из кубка пила женщина слева от Милилейн; последнюю же охватило дикое нетерпение – она такая голодная, ей так хочется пить! – и она едва удержалась, чтобы не вырвать кубок у соседки, испугавшись, что ей ничего не достанется. Но она дождалась, и вот – кубок у нее в руках. Она заглянула в него: темное, густое, сверкающее вино. Она неуверенно пригубила. Вино было сладким и пряным, крепким на вкус, и сначала она решила, что никогда не пила ничего подобного, но потом ей показалось, что вкус ей что-то напоминает. Она сделала новый глоток.

– Берите. Пейте. Соединяйтесь.

Ну, конечно, это то самое вино, которое используют толкователи снов, когда входят в соединение с твоей душой и объясняют беспокоящий тебя сон!

Точно: сонное вино. Хотя Милилейн посещала толкователей всего пять или шесть раз, да и то несколько лет тому назад, она узнала ни на что не похожий аромат их напитка. Но откуда оно здесь? Ведь только толкователи снов имели право пользоваться им или даже хранить его. Поскольку то был сильный наркотик, вино разрешено было употреблять лишь под присмотром толкователей. Но каким-то образом тут, в этой молельно-чулане, сонное вино оказалось в огромных количествах, и собравшиеся хлещут его, как пиво…

– Берите. Пейте. Соединяйтесь.

Она обнаружила, что задерживает кубок, повернулась к мужчине справа, глупо улыбнулась и извинилась, но он неотступно смотрел вперед и не обратил на нее ни малейшего внимания; так что, пожав плечами, она поднесла кубок к губам и сделала подряд два больших глотка и передала кубок дальше.

Действие вина сказалось почти сразу. Она покачнулась, моргнула, кое-как удержала голову, грозившую упасть на грудь. Вот что значит выпить на пустой желудок, сказала она себе, обмякла, наклонилась и начала петь вместе со всеми. То был бессмысленный речитатив без слов – оу-уа-ва-ма, оу-уа-ва-ма, – такой же нелепый, как и тот, что она слышала на улице, но более нежный, проникновенный, напоминающий плач. Оу-уа-ва-ма, оу-уа-ва-ма.

И когда она пела, ей казалось, будто она слышит какую-то отдаленную музыку, сверхъестественную и надмирную, далекий звон многих колоколов, что вызывают накладывающиеся друг на друга мелодии, за которыми невозможно уследить, поскольку каждая последующая переигрывает предыдущую.