Валентин Понтифекс

Но это же нелепо, в растерянности сказал он себе. Понтифекс? Я? Через месяц? Это шутка, совершеннейшая бессмыслица. Он постарался вернуть присутствие духа, и вскоре ему удалось вывести себя на путь, еще в Замке казавшийся ему столь очевидным: если Лорд Валентин погиб, то Короналом должен стать Диввис и тогда Тиверас, наконец, умрет, а Диввис отправится в Лабиринт. Так должно быть. Должно.

Вслух же Хиссуне произнес:

– Нельзя, конечно, проводить избрание, пока мы не удостоверимся в смерти Коронала, а мы каждый день возносим молитвы о его безопасности. Но если Лорда Валентина действительно постигла трагическая участь, я полагаю, принцы Замка изъявят желание увидеть на престоле сына Лорда Вориакса.

– Так.

– А если это произойдет, то среди нас есть те, кто считает, что в таком случае можно позволить Понтифексу Тиверасу возвратиться к Источнику.

– Вот как? – сказал Хорнкаст. – Да-да. Надеюсь, я правильно вас понял?

– Он последний раз посмотрел в глаза Хиссуне своим холодным, проницательным, всевидящим взглядом, который затем смягчился, будто подернулся пеленой; главный представитель вдруг превратился в усталого старика в конце долгого утомительного дня. Хорнкаст развернулся и медленно пошел к ожидавшему их флотеру. – Идемте, – сказал он. – Уже поздно, принц Хиссуне.

Да, поздно, но Хиссуне никак не мог уснуть. Я видел Понтифекса, думал он вновь и вновь. Я видел Понтифекса. Он проворочался всю ночь, и перед его мысленным взором все время стоял дряхлый Тиверас; даже во сне образ не угас, а стал еще ярче: Понтифекс на троне в стеклянной сфере. Понтифекс в самом деле плакал? А если так, то кого он оплакивал?

На следующий день Хиссуне в сопровождении официального эскорта совершил поездку вверх, во внешнее кольцо Лабиринта, во Двор Гваделумы, туда, где прожил столько лет в маленькой убогой квартирке.

Эльсинома пыталась отговорить его от этого, неверного, на ее взгляд, поступка; она утверждала, что принцу Замка не подобает приезжать в столь захудалый район, как Двор Гваделумы, даже для того, чтобы повидаться с собственной матерью. Но Хиссуне просто отмахнулся от ее возражений.

– Я приеду к тебе, – заявил он, – а не ты ко мне, мама.

Прошедшие годы не слишком отразились на ней. Если она и изменилась, то в лучшую сторону: она выглядела сильнее, выше, энергичней. Но ему показалось, что в ней появилась какая-то незнакомая усталость. Он протянул руки ей навстречу, но она испуганно отпрянула, будто не признала в нем своего сына.

– Матушка? Ты не узнаешь меня, матушка?

– Хотелось бы думать, что узнаю.

– Я не стал другим, мама.

– То, как ты держишься… твой взгляд… одежды на тебе…

– Я остался Хиссуне.

– Принцем-регентом Хиссуне. А говоришь, что не стал другим.

– Теперь все другое, матушка. Но кое-что остается неизменным. – Ему почудилось, будто при этих словах она смягчилась, немного расслабилась, как бы восприняв его. Он шагнул к ней и обнял.

Она отступила назад:

– Что будет с миром, Хиссуне? Мы слышим такие ужасные вести! Говорят, голодают целые провинции. Новые Короналы провозглашают сами себя. А Лорд Валентин… где Лорд Валентин? Мы здесь знаем так мало о том, что происходит снаружи. Что будет с миром, Хиссуне?

Хиссуне покачал головой.

– Все в руках Дивин, матушка. Но могу тебе сказать одно: если вообще существует возможность спасти мир от катастрофы, мы его спасем.

– Меня просто в дрожь бросает, когда я слышу, что ты говоришь «мы».

Иногда во сне я вижу тебя на Замковой Горе среди высоких лордов и принцев… я вижу, что они смотрят на тебя, спрашивают твоего совета. Но неужели это может быть правдой? Я начинаю кое-что понимать – знаешь, Леди часто приходит ко мне во сне, – но все равно, мне столько надо понять… столько усвоить…

– Ты говоришь, Леди часто навещает тебя?

– Иногда по два-три раза в неделю. Она оказывает мне величайшую честь.

Хотя и для беспокойства есть повод: я вижу, какая она уставшая, какая тяжесть гнетет ее душу. Она приходит, чтобы помочь мне, ты понимаешь, но иногда я чувствую, что это я должна ей помочь, что должна поделиться с ней своей силой, дать ей опереться на меня…

– Ты поможешь ей, мама.

– Что ты разумеешь, Хиссуне?

Он долго не отвечал, обвел взглядом находившиеся в уродливой маленькой комнатенке старые, знакомые с детства, вещи, рваные занавески, потертую мебель, подумал об апартаментах, в которых провел ночь, и тех роскошных помещениях, которые занимал на Замковой Горе.

– Ты здесь долго не останешься, матушка.

– А куда же я денусь?

Снова помолчав, он проговорил:

– Думаю, что меня изберут Короналом, мама. А после того тебе придется отправиться на Остров и взять на себя новую, тяжелую задачу. Ты меня понимаешь?

– Конечно.

– А ты готова, матушка?

– Я выполню свой долг, – сказала она, улыбнулась и покачала головой, будто не веря происходящему. Но потом стряхнула с себя неверие и потянулась к сыну, чтобы обнять его.

9

– Пусть теперь прозвучит Слово, – сказал Фараатаа.