Валентин Понтифик

Все оказалось до изумления просто. Он вдруг сделался невесомым и заскользил, и поплыл, и воспарил, и полетел. Под ним огромной дугой лежала поверхность планеты, уходившая на восток, в ночь. Водяной король нес его легко и уверенно; так великан мог бы нести котенка на ладони. Вперед, вперед над миром, который был сейчас полностью открыт для него. Он ощутил, что слился с планетой воедино, что воплотил в себе двадцать миллиардов обитателей Маджипура, людей, скандаров, хьортов, метаморфов и всех остальных, движущихся внутри него, как кровяные тельца по жилам. Он находился везде одновременно; он был всей печалью мира, и всей его радостью, всем его желанием, и всей его нуждой. Он сделался всем. Он превратился в кипящую вселенную противоречий и конфликтов. Он чувствовал жар пустыни, теплый дождь тропиков и холод высоких вершин. Он смеялся, плакал, умирал, занимался любовью, ел, пил, танцевал, дрался, бешено скакал по неизвестным холмам, трудился в полях и прокладывал дорогу через густо переплетенные лианами джунгли. В океанах его души огромные морские драконы вырвались на поверхность, взревели чудовищными дрожащими голосами и снова нырнули на неимоверные глубины. Глядя вниз, он видел переломы мира, его шрамы и увечья там, где земля вздыбилась и рухнула на самое себя, и понимал, каким образом это можно исцелить, снова сделать целостным и безмятежным. Ибо все стремится вернуться к безмятежности. Все умещается в То, Что Есть. Все является слагаемыми бескрайней цельной гармонии.

Но во всей этой гармонии ощущался единственный визгливый, хриплый, надрывный диссонанс. Он рассек ткань мира, как нож, оставляя за собой кровавый след. Он грубо нарушил целостность сущего.

Но даже этот диссонанс, как точно было известно Валентину, являлся составляющей Того, Что Есть. И все же он, этот диссонанс, бурлящий, хрипящий и ревущий в своем безумии чуть ли не на другом конце мира, хоть и был элементом Того, Что Есть, начисто отвергал То, Что Есть. Эта сила яростно протестовала против всего остального. Она восставала против любых намерений восстановить гармонию, заштопать ткань бытия, возродить его целостность.

– Фараатаа!

– Кто здесь?

– Я понтифик Валентин.

– Валентин-глупец. Валентин-сопляк.

– Нет, Фараатаа. Валентин – понтифик.

– Для меня это ничего не значит. Я – Явленный король.

Валентин расхохотался, и его смех пролился над миром, как золотой медовый дождь. Взмахнув крыльями великого короля драконов, он взмыл почти до края неба, откуда поверх тьмы была видна вершина Замковой горы, пронзающей небеса на другой стороне мира, и Великое море за нею. Посмотрев оттуда вниз на джунгли Пьюрифайна, он опять расхохотался, и смотрел с неимоверной высоты, как разъяренный Фараатаа шатался и корчился под лавиной этого смеха.

– Фараатаа!

– Что тебе нужно?

– Ее нельзя убивать, Фараатаа.

– Кто ты такой, чтобы говорить мне, что можно, а что нельзя?

– Я – Маджипур.

– Ты глупец Валентин. А я – Явленный король!

– Нет, Фараатаа.

– Нет?!

– Я вижу светящееся в твоем разуме древнее предание. Грядущий принц, Явленный король – как ты смеешь притязать на эти титулы? Ты не этот принц. И никогда тебе не быть этим королем.

– Ты зря надеешься сбить меня с толку всякой чушью. Убирайся, пока я не вышвырнул тебя.

Валентин действительно почувствовал то ли толчок, то ли нажим. Почувствовал и без труда отразил.

– Грядущий принц совершенно чужд ненависти. Неужели, Фараатаа, ты будешь отрицать это? Это неотъемлемая часть легенды твоего родного народа. У него нет жажды мщения. Он не вожделеет разрушения. В тебе же, Фараатаа, нет ничего, кроме ненависти, жажды мщения и разрушительности. Если лишить тебя этих свойств, от тебя останется лишь пустая шелуха.

– Дурак!

– Твои притязания – обман.

– Дурак!

– Если ты, Фараатаа, воистину тот король, каким провозгласил себя, то позволь мне лишить тебя гнева и ненависти.

– Ты, глупец и несешь чушь!

– Ну, же, Фараатаа. Опомнись. Освободи Данипьюр. И позволь мне исцелить твою душу.