Валентин Серов

Ничего не поделаешь — они были людьми разных эпох, и то великолепие, которое приводило в восторг Пушкина, подчас раздражало, даже угнетало Серова, он пользуется любым поводом, чтобы на денек вырваться в Москву, переночевать в своей квартире.

Он чувствует себя в Архангельском как в золотой клетке, совсем так, как чувствовал себя Пушкин, пожалованный в камер-юнкеры, на балах в Аничковом. И кто знает, какие мысли приходят в голову Серову в глубине Архангельского парка перед бюстом поэта, не вспоминается ли ему судьба Пушкина и сказанные им горькие слова:

Неволя, неволя, боярский двор,
Стоя наешься, сидя наспишься.

Конечно, положение Серова несколько отличается от положения Пушкина. Пушкин, как придворный, должен был являться во дворец непременно. С тех пор времена изменились. Серов привязан к Архангельскому не «крепостным», а «наемным» рабством. Он должен работать, чтобы кормить семью, чтобы существовать, и поэтому он должен работать там, где ему предлагают работу.

И он еще по сравнению с другими находится в привилегированном положении благодаря своей известности и своему характеру, о котором наслышаны заказчики. Он может позволить себе сказать «нет, не хочу, не нравится» — то, чего не могут позволить другие.

Но Юсуповы ему «нравятся».

Княгиня одобряет его искусство и что-то действительно смыслит в нем; у нее приятная улыбка. Впрочем, когда вкусы приходят в столкновение, Серов не изменяет себе, он бунтует: «Жаль, мы не очень с княгиней сходимся во вкусах. Так, к примеру, какую куртку графчику надеть, и то, что нравится ей, прямо ужасно — голубая венгерка — если ее написать, то тут же может стошнить. Странно. Вот приедут господа, посмотрят, что мы написали, — уверен, придется не по вкусу — ну что делать — мы ведь тоже немножко упрямы — да».

Но, видимо, «господа» не возражали, надеясь на вкус художника.

Не возражали и тогда, когда получили «нет», впрочем, очень вежливое. «Просила^[47] как-нибудь зимой (приятное поручение) с фотографии написать ее папашу. Я просто заявил, что это очень тяжелая и неприятная работа. Она соглашается и с этим». Так что княгиня, в общем, выдерживает испытание. «Ее все хвалят очень, да и правда в ней есть что-то тонкое, хорошее».

И портрет княгини написан с симпатией, но весьма умеренной, совсем не с такой, какая была к Веруше Мамонтовой, Маше или Наде Симонович или даже Маре Олив. А в том, как он усадил княгиню, чувствуется даже некоторая ирония, та ирония, которая не покидает Серова во время общения с этой в общем-то симпатичной ему женщиной. «Прием был весьма любезен как с его, так и с ее стороны. Она сейчас же с вопросом: „А вы не видели еще, что я сделала с вашим подарком?“ — пошла в свой кабинет и, пока я раздумывал, какой я ей делал подарок (собачку я рисовал, кажется), вышла с большой рамой в руках, в которой вставлена фотография с портрета государя в тужурке (действительно, года два назад я ей подарил), и на ней внизу подпись Николая II (собственной его имп. вел. рукой). Я объявил, что я подавлен…»

Князь тоже симпатичен ему. «Князь скромен, хочет, чтобы портрет был скорее лошади, чем его самого». А писать портрет лошади для кого как, а для Серова — удовольствие. И он одобряет решение князя коротким и опять же ироническим «вполне понимаю», тем более что о лошади он пишет куда с большим энтузиазмом, чем о человеке: «отличный араб — бывший султана», и, когда жена зовет его приехать на денек, отвечает: «Узнаю у Юсуповых, может быть, у них выйдут какие-нибудь дни, когда никто из них позировать не сможет, тогда съездить к вам — да, но арабский жеребец остается».

И вот он сидит на коне, этот еще один хозяин жизни, князь Юсупов, и позади него темная зелень векового парка, белая балюстрада, мраморный амур на пьедестале. Под ним изумительный конь, о таком можно только мечтать…

Серов выполнил заказ в точности. Князь Юсупов не мог быть на него в претензии: портрет действительно скорее лошади, чем князя.

Наконец, третий портрет — младший сын. Молодой, красивый юноша, декадент и сноб, он красит губы и читает Уайльда, а позирует с собакой и на фоне собаки — это поветрие. Еще ничто не обличает в нем будущего убийцу Распутина. А между тем именно он, этот красивый юноша, стал во главе заговора, ставившего целью убийство печально знаменитого фаворита последнего русского царя. Но это произошло гораздо позже, в 1916 году.

Портрет старшего сына Юсуповых Серов писал нехотя. Тот очень не любил позировать. На портрете молодой человек в студенческой тужурке с очень энергичным, волевым лицом. Кажется, что, скорее, именно он, а не его младший брат способен на решительные действия.

Серов провел у Юсуповых почти целиком два лета 1902 и 1903 годов и написал четыре парадных портрета и несколько незначительных.

Из крупных заказных работ того времени интересной работой был еще портрет Лосевой, написанный в 1903 году.