Валентин Серов

Третьяков очень сокрушался, что проглядел в свое время Врубеля, и за год уже до смерти приобрел эскиз «Хождение по водам». Этот эскиз Врубель хотел уничтожить, как уничтожал он множество своих вещей, — так, непонятно почему: никто их не покупает, самому надоели… Коровин еле умолил тогда Врубеля не совершать этого преступления, даже отдал ему за эскиз сорок рублей — все деньги, что были у него в ту пору. И потом отдал эскиз Третьякову за те же сорок рублей — ни больше, ни меньше. Он был счастлив, что Врубель перешагнул наконец порог галереи («Папа Врубеля не боялся», — писала впоследствии А. П. Боткина).

Или еще такой вот характерный случай, о котором с раздражением рассказывает в одном из своих писем художник С. А. Виноградов: «Какой-то студент, ученик К. Коровина, привез с Новой Земли серию этюдов (Пищалкин фамилия его), поставил на выставку, и вот Павел Михайлович покупает половину этих дикостей в детском исполнении, а за ним вчера, ходя со мною, и Михайло Морозов тоже… К. Коровин, Серов — летают по выставке, ликующие от успеха Пищалкина и от родного декадентского перекидания, прародителями которого и распространителями которого считают себя».

Чудесный отрывок! Итак, Серов еще до «Мира искусства», до Дягилева и Бенуа, — декадент. Лишнее подтверждение того, как безответственно бросались этим словом. И лишнее подтверждение широты взглядов Третьякова, его отношения к новому искусству.

Да о чем там говорить, когда сам Третьяков, отвечая на упрек Стасова относительно приобретения «Христа в пустыне» и «Майской ночи» Крамского, писал ему: «Никак не могу согласиться с вами, чтобы наши художники должны были писать исключительно одни бытовые картины, других же сюжетов не отваживались бы касаться».

Но вместе с тем Третьяков мог выслушать совет и последовать ему, если этот совет был не раздраженной отповедью сектанта, а обоснованным мнением искренне взволнованного человека. Такова история с приобретением картины Ге «Что есть истина?»

Третьяков не был почитателем искусства Ге и не купил эту поистине замечательную вещь, полную драматизма, психологической насыщенности, необычно трактующую евангельскую историю. Третьякову написал письмо Лев Толстой.

В очень спокойном тоне, убедительно Толстой изложил Третьякову свой взгляд на эту вещь, на ее значение и место в русском искусстве.

Ге очень большой художник, и «Что есть истина?» хоть и не наделена чисто живописными достоинствами, настолько глубоко раскрывает психологию изображенных на ней людей, настолько остро передает драматизм ситуации, и притом с предельным лаконизмом для такой сложной темы, что ее нельзя не признать выдающимся творением.

И Третьяков, вняв совету Толстого, купил картину.

Серов, Остроухов, Боткина знали обо всех таких случаях, которых немало было за многолетнюю деятельность Третьякова, и безусловно правы были, считая традицией галереи широту взгляда на искусство и терпимость. Они считали, что каждая талантливая картина достойна быть в галерее, но преимущество, конечно, должны иметь не отживающие, а нарождающиеся таланты и направления, тем более что в завещании, по которому Третьяков оставлял деньги на дальнейшие приобретения в галерею, было сказано, что приобретения эти должны отражать «поступательное движение русского искусства».

Если бы все зависело только от Серова, Остроухова и Боткиной, дела шли бы отлично. Но в Совете был еще один член — гласный думы Иван Евмениевич Цветков.

Цветков был настоящим олицетворением косности. Гнуснее противника Серову и Остроухову трудно было придумать.

Все новые направления в искусстве он, как это и полагается, считал сплошь «декадентскими» и называл «исчадиями адовыми». Он даже умудрился заказать себе при жизни надгробный памятник по проекту Васнецова, «чтобы, изволите ли видеть, не вздумали еще декадентского соорудить».

Став членом Совета, Цветков делал все, что мог, чтобы в галерею попадали картины, соответствующие его вкусу. Разумеется, ему это не удавалось — он был один против троих, но за его спиной стояли многие: наиболее реакционные гласные думы, профессора Академии художеств, даже некоторые художники. Он сумел перетянуть на свою сторону вдову Третьякова — Веру Николаевну. Ну где же ей, старушке, было понять новую живопись, когда ее и многие молодые не сразу понимали. И она твердила вслед за Цветковым: «Чтобы все было как при Павле Михайловиче».

Какое это было счастье, что в Совет выбрали Александру Павловну! Серов с радостью встречает сообщение об этом и замечает в письме Остроухову: «Она наша ведь».

Но Цветков не сдавался. В ответ на каждое приобретение в думу летели его доклады и особые мнения.