Валентин Серов

«Валентин Александрович, я с глубоким восхищением читал Ваше письмо к Илье Ефимовичу от 20 января, с таким же восторгом слушал рукопись Ильи Гинцбурга о Вашем пребывании с ним вместе в окнах и на кровле Академии 9-го и с еще большим восхищением читал в газетах о Вашем выходе из нашего Василеостровского Синедриона. Великая Вам честь и слава за Ваше омерзение к преступному и отвратительному. Честь и слава Вам, Ваше отечество должно гордиться Вами. И, конечно, с удивлением и несравненным почитанием передаст Ваше имя потомству. Дай бог, письмо поступило навеки в нашу библиотеку, как в несокрушимую гавань. Такие великие документы не должны никогда погибать. Их надо хранить в золоте и бриллиантах!

Но кроме того, желаю нашему дорогому отечеству, чтобы то, что в тоске, ужасе и несравненном отчаянии было набросано тогда в Вашу записную книжку, могло появиться в Ваших талантливых красках и линиях на холсте. Кто знает, может быть, то, что было нарисовано с кровавым чувством горечи, негодования и ужаса, предстанет однажды в форме, родственной и могучей чудным картинам Льва Великого^[55] из Севастопольской трагической истории.

Ваш искренний поклонник

Владимир Стасов».

Так окончилась переписка Серова по этому вопросу. Поленов же еще пытался склонить Репина присоединить свою подпись, убедить его в своей и Серова правоте.

«То, что ты пишешь, мы знали и взвешивали, когда посылали в Академию заявление. Мы расспрашивали людей, приезжавших из Петербурга, самых различных направлений, между которыми были очень близко стоящие к источнику. Все в один голос называли Владимира. Немецкие газеты называли эти события Wladimirsche Tage^[56].

Но если искать более близких деятелей, то полиция окажется в середине и не принимающей никакого непосредственного участия в военных действиях нашей победоносной гвардии: распоряжались и приказывали офицеры, действовали солдаты…

Способ сваливать вину на подчиненных есть самый простой и употребительный в петербургской иерархии. У нас чем выше кто стоит, чем больше от него зависит, тем меньше он несет ответственности, а по-старинному иначе: чем больше кому дано, тем больше с того и взыщется, поэтому я убежден в истинности нашего заявления и назад его не могу взять».

Между тем приближалось очередное заседание Академии. 24 февраля Толстой доложил великому князю о заявлении и на состоявшемся 28 февраля заседании не огласил его. Серов принял решение выйти из Академии. 3 марта он написал Поленову: