Валентин Серов

Не верится, что ему всего двадцать семь лет. У него здесь лицо человека мудрого, прошедшего, кажется, огромную школу жизни: страданий, переживаний, отчаяния. Словно к его опыту прибавлен еще опыт человека, душу которого он постиг и чей образ он создает.

Поистине это муки творчества.

Какая поразительная разница между двумя Серовыми: Серовым наедине с создаваемым им образом и Серовым, веселящимся в мамонтовской компании.

Добросовестности ради следует сказать, что первая фотография сделана не в 1890 году, о котором идет речь, а двумя годами позже. Но это не имеет значения. Гораздо важнее то обстоятельство, что она была сделана в мамонтовском доме. Когда Серов попадал туда, он становился весел, шутлив, беззаботен и франтоват.

Сейчас его перестала даже беспокоить неудача с портретом отца.

В большом кабинете мамонтовского дома на Садовой-Спасской Серов с Врубелем писали декорации к «Саулу».

Кабинет был колоссальным и, собственно, почти не использовался Саввой Ивановичем по назначению, а был как бы студией для любого художника, желавшего в нем работать.

Сейчас в кабинете стоял мольберт с новым вариантом врубелевского «Демона». Врубель теперь окончательно обосновался в Москве. Осенью 1889 года он ездил в Казань навестить больного отца и, находясь проездом в Москве, зашел к Серову, а тот уговорил его принять приглашение Мамонтова.

Серов рассказывал Мамонтовым о Врубеле еще в те далекие времена, когда приезжал к ним из Академии встряхнуться. Когда его хвалили за успехи, сделанные в рисунке, он говорил:

— Это что… Вот Врубель — действительно талант.

Но те рисунки Врубеля, которые Серов привозил из Петербурга, в мамонтовском кружке не нравились, и там даже подтрунивали над его увлечением академическим товарищем.

Потом о Врубеле рассказывал Прахов, говорил о том, что Врубель действительно очень талантлив, что таково же мнение и Чистякова и Репина, и что он, Прахов, поручает Врубелю роспись Кирилловской церкви.

Еще о Врубеле рассказывал сын Мамонтовых Андрюша (Дрюша, как его называли в семье), молодой архитектор и художник, участвовавший в работах во Владимирском соборе.

Рассказывал о Врубеле и Коровин, случайно познакомившийся с ним в одном имении на Полтавщине, куда приглашен был хозяевами на лето отдохнуть.

Так что вся семья Мамонтовых была очень наслышана о Врубеле, о его странном и милом в то же время характере и о его необыкновенном таланте, и с интересом ждала его прихода.

Врубель пришел к Мамонтовым с Серовым и сразу же всех очаровал своим обаянием, своим остроумием и образованностью. Этот визит решил его судьбу. Он поселился в Москве, в доме Мамонтовых.

И вот сейчас Врубель с Серовым готовили декорации к «Саулу». Серов, как старый и опытный театрал, задавал тон, создавал композиции. Врубель же, обладавший изумительно тонким чутьем ко всяческой истории и мифологии, «наводил Ассирию», как выразился Серов, на его реалистические декорации.

Кроме того, нужно было репетировать. Серов, как всегда, проявил отменный актерский талант. Врубель испытания не выдержал, зато у него оказался красивый голос, и ему было поручено исполнение за сценой неаполитанской песенки «Санта Лючия».

Но не только спектаклем и декорациями занимался Серов в большом кабинете Мамонтова. Незадолго до того Коровин получил заказ сделать роспись для церкви при мануфактурной фабрике Третьяковых в Костроме. Он долго мучился с этой работой, все не зная, с какой стороны к ней подойти, и, когда Серов появился в Москве, обрадовался, взял его в компанию, и они стали вдвоем писать эскиз.

Это был период особенного сближения друзей. Мамонтов даже шутил, что теперь трудно различить, где кончается один и где начинается другой. И свое прежнее «Антон и Артур» заменил новым: «Коров и Серовин». Дружба Серова с Остроуховым в это время немного охладела. Летом 1889 года Остроухов женился, стал богатым человеком, сразу как-то посолиднел.

Пока шла переписка, все оставалось как будто по-прежнему, но, встретившись, друзья почувствовали отчуждение. Былая теплая дружба времен общей мастерской на Ленивке и катания в гондолах в Венеции — ушла. «Редко вижусь с Семенычем, какая-то неловкость установилась между нами, — с грустью признается жене Серов, — хотя и принимаем друг перед другом тон непринужденности. Нет-с, обстановка и все такое много значат. Прежде я искал его сообщества, теперь нет. Не знаю, что будет потом. Притом его теперешняя всегдашняя забота об устройстве дома как можно комфортабельнее и роскошнее положительно наводит на меня тоску. А дом, действительно, комфортабелен до неприятности».

Коровин был совсем другим человеком, прямой противоположностью Остроухову, да и Серову, впрочем, тоже. Серов, как и Остроухов, был склонен к «солидности», хотя у него это было чем-то внешним, у Остроухова — сущностью. Роскоши Серов не любил, комфорт же впоследствии полюбил, и даже очень.