Валентин Серов

Портрет Таманьо получился лучше даже, чем Мазини. И для дальнейшего творчества Серова он имел огромное значение. В нем впервые, может быть случайно, наметился штрих, который впоследствии станет одним из главных приемов Серова-портретиста: подчеркнутость жеста. У Таманьо нарочито гордо вздернутая голова — жест, как бы подчеркивающий характер человека, привыкшего к успеху, к обожанию, привыкшего смотреть поверх голов.

Серов сам — во все годы своей жизни — высоко ценил этот портрет, за год до смерти послал его на выставку в Рим вместе с самыми последними своими портретами. Интересовался: что думают о нем другие. Спрашивал у Коровина: «Ты чувствуешь, что у этого человека золотое горло?»

Этой же зимой Серов написал портрет П. П. Кончаловского, не очень удачный, во всяком случае, по сравнению с другими его работами.

Работавший рядом Врубель окончил наконец своего «Сидящего Демона». Когда Врубель начал работать у Мамонтова, его искусство все еще мало кто понимал. Многочисленные гости мамонтовского дома только пожимали плечами, глядя на эту странную живопись, непонятную композицию, тем более что Врубель действительно не рассчитал, и голова Демона не поместилась на холсте, пришлось перетягивать холст, дописывать. Но пока шла работа, посетители привыкли и к странностям врубелевского характера и к врубелевской живописи, и полюбили и его самого и его «Демона».

Весной 1891 года Серов и Коровин поехали на этюды во Владимирскую губернию. Без всякого плана переезжали с места на место, жили в маленьких провинциальных городках, в деревнях, поселялись в крестьянских избах и вели натуральное хозяйство: сами ловили рыбу, сами варили уху. Старались перещеголять друг друга в кулинарии, готовили еду по очереди, тщательно скрывая друг от друга кулинарные рецепты. Серов был признан непревзойденным мастером по части ухи, зато Коровин первенствовал в рыбной ловле, — здесь его не всякий специалист мог превзойти, рыбная ловля была его страстью.

Коровин написал за время поездки множество этюдов, он работал и в дождь и в вёдро. Серов работал медленно, Коровин все никак не мог привыкнуть к этому.

— Поглядишь на тебя, — прямо мировые проблемы решаешь, — пожимал он плечами.

Вечерами, после работы и еды, обсуждали сделанное за день, и здесь Коровин по-настоящему оценил требовательность и доброжелательность серовской критики. После этого в течение всей жизни он неизменно показывал Серову свои работы, намечаемые на выставки. И стоило Серову сказать: «Знаешь, Костя, я бы этого не выставлял», как Коровин тотчас же прятал картину подальше. Разумеется, советы были всегда взаимными, и Серов так же высоко ценил мнение Коровина, как Коровин — Серова.

Серовских работ периода этой поездки сохранилось мало. Самый значительный — «Пейзаж с церковью»: окраина городка, выжженная солнцем земля, все пустынно и скучно — настоящая провинциальная Россия.

А когда вернулись в Москву, оказалось, что Мамонтовы на зиму опять уезжают в Италию, уезжают теперь уже без Дрюши, виновника прежних поездок. Дрюша умер. Болезненный, утонченный, он не щадил себя и, уехав в Киев, весь отдался работе. Это подкосило его. Он угас. Первое огромное горе постигло семью Мамонтовых. Дрюша словно вбирал в себя все лучшее, все духовное, что отличало его родителей. Его все любили. Елизавета Григорьевна была безутешна. Девочки, Веруша и Шуринька, бесконечно вспоминали его и плакали.

Мамонтовы решили уехать из Москвы, сначала в Киев, посмотреть работы Дрюши во Владимирском соборе, а потом — в Италию. С ними уезжал Врубель.

Значит, дому на Садово-Спасской на зиму предстояло быть закрытым, и Серову с Коровиным пришлось подыскивать мастерскую. Достаточно большой, вроде кабинета Саввы Ивановича, найти, разумеется, не удалось, и они сняли в Пименовском переулке две мастерские неподалеку друг от друга. О коровинской мастерской рассказывали анекдоты. По беспечности своего характера Коровин снял комнату, которая не отапливалась, и зимой там было так холодно, что, по его собственным словам, за ночь одеяло примерзало к телу. Под полом жил мышонок, он выходил в определенные часы из своей норки и кормился из рук веселого художника. В мастерской редко кто наводил порядок, всюду валялись этюды, палитры, кисти, тюбики с красками.

Именно здесь, в этой богемной обстановке, столь свойственной характеру Коровина, написал Серов портрет своего друга. Коровин был неисправимым оптимистом. Как-то, незадолго до его смерти, его спросили:

— Какой день в своей жизни вы считаете лучшим?

Коровин, не задумываясь, ответил:

— Сегодняшний.

Коровин был тогда уже стар, он жил в Париже, в эмиграции, страшно бедствовал и жестоко страдал от ностальгии, мог расплакаться на выставке, увидев на картине «родные русские березки», но он ни на секунду не сомневался, что лучший день в жизни — тот, который он переживает сейчас — дышит воздухом, глядит на разнообразие красок вокруг, слышит голоса людей и пение птиц.

А как мог Коровин заражать своим оптимизмом!