Валентин Серов

Но воображение — то, что хотел Серов развить у своих питомцев, — было далеко не у всех, и далеко не все могли оценить его старания.

Впрочем, полюбили его все, полюбили за честность, принципиальность, за большое дарование, за заботу о них, учениках.

«Он стал столпом училища, — пишет Петров-Водкин, — и нашим любимцем».

Наиболее талантливым и нуждающимся он доставал заказы, помогал в устройстве на работу, не выпуская их из поля зрения и после того, как они оканчивали его класс и училище. Характерно, что в письмах его, в которых он просит помочь ученикам, появляются нотки, которых никогда не найдешь в письмах, где говорится о его собственной нужде.

Вот одно из таких писем, адресованное Татьяне Анатольевне Рачинской (Мамонтовой).

«Танечка!

Помнишь, ты упоминала, что тебе нужен преподаватель рисования в школе, где ты попечительница, и упомянула о двух бывших моих учениках (то есть окончивших у меня в классе) Пырине и Ульянове. О Пырине не знаю, где и что он, Ульянов же преподает в гимназии. Со своей стороны я бы рекомендовал другого, тоже окончившего мой класс ученика, не менее даровитого и твердого в рисунке, а именно Никифорова. Это очень милый и скромный человек, который никак не может выбиться из своей семьи и отцовского начала, должен писать грошовые иконы; он просил меня помочь ему, то есть дать ему какое-нибудь место, которое дало бы ему в свою очередь возможность стать на собственные ноги в глазах отца и избавить от опостылевших икон. В самом деле, Танечка, если это будет от тебя зависеть, я бы просил тебя за него, повторяю, что это хороший живописец и рисовальщик, на которого положиться можно совершенно.

Твой В. Серов»^[21].

Таких писем немало; он знал, как это необходимо им, и учившимся еще и уже окончившим, в какой они нужде и сколько среди них — по причине этой нужды — больных туберкулезом.

Он сам ходил покупать им кисти, холсты. Любя хорошие инструменты и материал, он и учеников хотел приучить к тому же, добился, чтобы в училище стали продавать французские краски по цене более низкой, чем в других местах.

Но у многих и на это не было денег. Серов давал взаймы и редко получал обратно. Это, впрочем, его огорчало.

— Не о деньгах идет речь, — говорил он, — а о чем-то другом, более важном…

Они верили ему безгранично. Ему, строгому, хмурому, требовательному, всегда выдерживавшему дистанцию, они поверяли свои тайны, к нему приходили со своей нуждой.

А он был действительно строг. Хвалебные отзывы были редкостью. Для того чтобы их заслужить, нужно было изрядно походить в черном теле.

— Ну что ж! Почти хорошо. Модель интересная. Вы это поняли. Однако что вам сказать? Не без нее, но и не она.

— Картины бывают хорошие и очень скверные. Вот и портрет тоже… Портрет нагой натурщицы, а с ней и портрет табуретки, на которой она сидит.

Подойдя к какому-то студенту, развалившемуся в кресле и поставившему около себя бутылку с ликером и шоколад, сказал:

— Когда художник рисует, надо тратиться, а не сидеть в мягком кресле и водить по полотну взад и вперед кистью.

Студент был глуховат и не расслышал. Серов нагнулся к его уху и прокричал: — Тратиться нужно.

В другой раз, на выставке ученических работ, на чье-то замечание: «А ведь неплохо. Работают вполне нормально», — Серов с возмущением огрызнулся:

— Как! Что? Нормально!.. Это-то и плохо, что нормально. Сверх нормы, сверх нормы! Тогда будет нормально!..

Какой-то молодой художник затащил его в свою мастерскую и начал расхваливать свою работу: «Эта деталь удачна и эта вот тоже…»

Серов, насупившись, ответил:

— Детали, может быть, и не плохи, но вся картина плоха.

Другому художнику:

— Зачем писать вширь, не лучше ли вглубь? Слишком уж, слишком бойко, — фельетонная манера!

Сапунову:

— Так пишут многие. Так пишет Коровин. Зачем писать под Коровина?

Ульянову:

— Я захватил вас, и что же вышло? Вы стали подражать самому себе. Не рано ли?

Ему же по поводу картины «Принцесса»:

— От этой барыни у меня заморозило щеку.

Машкову, написавшему волосы натурщицы синим ультрамарином:

— Вы и сапоги напишете синей краской?

О пейзажах Павла Кузнецова:

— Черт возьми! Смотрите! А ведь природа у него дышит!