Валентин Серов

В 1902 году Серов поехал с Валентиной Семеновной в Байрейт. В этом небольшом средневековом городке на юге Германии, где провел все последние годы жизни Вагнер, был театр, ставивший его оперы. Валентина Семеновна оставалась вагнерианкой с тех еще времен, когда ее воспитывал на свой лад Александр Николаевич. Унаследовал вкусы родителей и сын. Письма его из Байрейта полны восторженных похвал гению Вагнера. «Вчера был Зигфрид, – пишет он жене, – и было хорошо. Валькирия тоже неплохо, хоть исполнители были так себе, – но зато сам Вагнер был велик – сцена (знаешь) Зигмунда с Зиглиндой с валькирией Брунгильдой, объявляющих ему, Зигмунду, смерть, я еле выдержал – тут Вагнер гений как драматург и композитор – ужасно. Он нашел что-то между жизнью и смертью». Остроухову: «Вагнер – гениальный человек, и величина его стала мне яснее».

В ноябре 1903 года семью Серовых постигла беда – Валентин Александрович тяжело заболел. Проезжая по Мясницкой, он почувствовал боль в области желудка, еле добрался до Школы живописи и, войдя в квартиру директора – князя Львова, упал без сознания. Там он пролежал до операции. Консилиум не мог определить болезни. Решено было оперировать. Надежды на выздоровление было очень мало. Серов составил завещание. Прощался с родными, просил привести детей. Их привели (двух старших, Олю и Сашу) в квартиру Львова. Серов посмотрел на них, мысленно прощаясь, сказал, чтобы не выдать волнения, несколько ничего не значащих слов. Его перевезли в лечебницу Чегодаева в Трубниковском переулке.

Хирург Березкин, которому нужно было делать операцию, не решился произвести ее сам. «Личность больного исключительная, слишком дорогая и для родного искусства, и для всего общества», – заявил он. Операцию он делал вместе с другим хирургом – Алексинским. На операции присутствовали друзья Серова, врачи С. С. Боткин и И. И. Трояновский.

Валентина Семеновна только теперь поняла по-настоящему, как дорог ей сын, как страшно было бы потерять его. «Телефона у нас не было, – рассказывает дочь Серова, – бабушка каждый день ездила к папе узнавать о его здоровье. До конца жизни у нее осталось воспоминание о том, как она в страхе и тоске подъезжала к зданию Школы на Мясницкой, показывалась выставка магазина Пло, вот сейчас, через несколько секунд, будет квартира Львова, и уже некуда будет спастись от того неизбежного известия, которое там ее ожидало».

Операция была тяжелой, но прошла успешно. У Серова оказалась прободная язва желудка. Если бы операция не была своевременно сделана, он несомненно погиб бы. Во время операции к дверям лечебницы пришло множество народу – узнать об исходе операции. Друзья не оставляли Серова; из Петербурга приехал Философов, все время был рядом; волновался, ежедневно приходил Остроухов, приходили Коровин, Шаляпин.

Все были счастливы, когда в конце января Серов наконец поправился настолько, что мог даже понемногу работать. Конечно, не над заказными портретами.

Он уехал в Домотканово и с удовольствием писал после долгого перерыва. Так появляются у него опять обычные домоткановские мотивы: «Сараи», «Задворки», «Дорога в Домотканове»: голые черные деревья, черная изгородь на фоне заваленной снегом дороги, лошадь и дровни и сидящий в них человек. Как и многие другие зимние домоткановские пейзажи, «Дорога в Домотканове» нарисована пастелью.

В конце февраля он пишет одну из лучших своих домоткановских картин, «Стригуны на водопое», – замечательно красивые силуэты жеребят на фоне темных сараев, голубоватого вечернего снега и желтого с легкой прозеленью закатного неба. Вещь эту Серов тоже начал пастелью, однако окончил маслом. Пастелью невозможно создать той резкости цветовых контрастов и одновременно тонкости в тонах, которых он здесь добивался.

И опять по заведенному обычаю рисует Серов в Домотканове портреты близких ему людей: племянника Мити Дервиза и сестры Нины Симонович, «плутовки Нины», как написал он на портрете.

Весной Серов уехал с женой в Италию. Там он, как всегда за границей, работал мало, больше смотрел. Остались лишь два наброска от этой поездки: сепия с микеланджеловской мадонны – статуи, находящейся в капелле Медичи во Флоренции, и акварель флорентийской улицы – via Tornabuoni.

Только летом, вернувшись в Россию, он смог наконец опять приступить по-настоящему к работе. И опять начались заказы, сеансы, портреты…

В те же годы, о которых шла сейчас речь, еще одна забота легла на плечи Серова – Третьяковская галерея.

В 1892 году Павел Михайлович Третьяков осуществил наконец свой замысел: он передал все собранные им картины, а также те, которые были оставлены ему умершим ранее братом Сергеем Михайловичем, в дар Москве. Картин в галерее было в то время две тысячи.