Валерий Брюсов. Будь мрамором

«Последние мечты» вышли в издательстве «Творчество» одновременно с «Перстнем» Бальмонта и «Путем зерна» Ходасевича. «Бальмонт и Брюсов, — писал Давид Выгодский. — […] Хоть и чужие друг другу, почти не узнают, но все же под одной крышей. В один день в одном издательстве, на одинаковой бумаге, с одинаковыми обложками, даже шрифт, число страниц — все одинаково. […] Но как посмотришь в середину — совсем не то. Как две капли: одна воды, а другая водки. Вода — это Бальмонт. Водица — ни холодная, ни горячая, так себе. […] Правда, и в книге Брюсова есть много уже давно знакомого читателю его прошлых книг. […] Однако все же то здесь, то там пробиваются результаты неумирающего творческого духа и вечных исканий мастера, вечной устремленности художника. […] Такой торжественной завершенности, такого классического ямба Брюсов достигал редко и в старых своих книгах. Брюсов всегда ищет, всегда учится и у других, и у себя самого, всегда ставит перед собой новые и новые задачи, вот почему каждая его книга какой-то шаг, какое-то движение; вот почему голос Брюсова не может не интересовать читателя, которого интересуют судьбы и настроения русской поэзии, а не только успех той или иной школы»^{2}.

Отзыв Выгодского существует в двух вариантах. В первом, для журнала «Печать и революция», есть такие слова: «Даже перепевая самого себя неоднократно, Брюсов пытается каждый раз найти новые ритмы, новые слова, новые созвучия, и стих его „последней мечты“ звучит более сильно, более уверенно, чем предпоследней. […] Вопль моторов, рев толп людских — говорит о том, что мастер еще не перестал быть учеником»^{3}. В редакции дорожили сотрудничеством Валерия Яковлевича и показали ему текст рецензии. Брюсов расстроился. Известие дошло до Выгодского, который 15 ноября 1921 года написал ему следующее письмо:

«Валерий Яковлевич, я обойду все полагающиеся извинения и буду говорить прямо. Случайно вчера я узнал, что Вы читали присланные мной в „Печать и революцию“ рецензии о Вашей книге и о книге Бальмонта и по их поводу говорили о жестокости молодежи к старикам. Мне жаль, что Ваши слова дошли до меня не непосредственно, и мне трудно судить, что в них принадлежит Вам. И при всем этом слова эти облили меня такой горечью, что не могу удержаться не написать Вам. […] Если мне приходилось дурно говорить о ком-либо, в моих словах — так мне казалось — было больше скорби, чем злорадства или пренебрежения. И тем больше бывала эта скорбь, когда приходилось говорить о „стариках“, о людях и поэтах, имевших за собой долгий путь. Вот почему Ваши слова о жестокости, отнесенные ко мне, не только больно ударили по моему человеческому сердцу, но и задели мое литературное я. Мне стыдно, если та боль, о которой я говорю, оставалась заметной только для меня. […]

Вас обидело слово ученичество? Но ведь это лучшее, что может быть в поэте. За это Ваше ученичество (простите, Валерий Яковлевич, но я не только не отрекусь от этого слова, но буду настаивать на нем), за вечное искание новых путей, за то, что Вы не застыли на вершине, — за это вечное мое уважение к Вам — как критика, вечная любовь — как читателя. Я о Вашем творчестве писал неоднократно, делал это всегда с радостью и, право же, никогда не бывал не только жесток, но и вообще недоброжелательно настроен. С таким же уважением к Вам как к поэту я писал и последнюю рецензию. И снова — мне обидно, если это оказывается недостаточно заметным для читателя рецензии.

Валерий Яковлевич, эти мои косноязычные слова — не извинение, не формальное оправдание моей рецензии. Это — слова от сердца, и я был бы счастлив, если бы они дошли до сердца. Валерий Яковлевич, напишите мне, что Вы поняли меня, что Вы не будете причислять меня к жестокой молодежи, травящей стариков. Это нужно для моего душевного спокойствия»^{4}.

Отзыв Выгодского нельзя считать отрицательным (во втором варианте он даже снял слова об «ученичестве») ни сам по себе, ни в контексте эпохи. Перемена литературных нравов при большевиках сделала допустимой такую публичную ругань, что позавидовал бы Буренин, доживавший свой век в Петрограде. Неизвестно, что Брюсов ответил Выгодскому и ответил ли вообще. Но это одна из лучших рецензий на книгу, которая не была ни творческой удачей для поэта такого масштаба, ни, тем более, шагом вперед.

Сборник вышел, когда Брюсов был ответственным работником и членом партии. Между тем это не просто «несоветская» книга, но «идеологически невыдержанная»:

Весенней ночью встречу звон пасхальный
Я сорок пятый раз…
Вновь вижу ночь семнадцатого года.
Прекрасна и светла;
Толпу пасхальную ведет Свобода,
Раскинув два крыла…
Что ж принесет мне праздник сорок пятый?
О если б глубь небес
Родному краю крикнула трикраты:
«Воистину воскрес!»