Валерий Брюсов. Будь мрамором

Неожиданной радостью стал отзыв Ясинского — сначала в виде краткой рецензии, потом большой статьи — которому Брюсов послал книгу и ультрадекадентское письмо со странными, при неблизком и сугубо литературном знакомстве, признаниями: «Боже, как хороши безумства и как редко я обретаю их. О, размерность, размерность. Мне хочется чего-нибудь совсем глупого и совсем некрасивого (не безобразного, а некрасивого). […] Хочу преступлений, отравы, хоть болезни смертельной; уйти на богомолье, уехать не с женой в Каир, хоть детскости, хоть тупости. […] Я в день прихожу на три свидания. Я въявь и заочно беседую с дьяволами»^{21}. Ясинский писал о Брюсове: «Его поэтические настроения почти всегда прекрасны и почти всегда странны, потому что новы. В каждом стихотворении его чувствуется эта звездостремительность, эта задумчивость о чем-то далеком, нездешнем и таинственном. Под этим мистическим углом зрения самые обыденные предметы могут получить прелесть высшей жизни, озариться светом поэзии и начать жить тем огнем вдохновения, который заронило в них чутко трепетное сердце поэта», — не забыв отметить следование традициям Тютчева и верность национальным идеалам^{22}.

Иероним Иеронимович имел свой журнал «Ежемесячные сочинения» и пригласил в него Брюсова, которого оценил не только как поэта, но как литературоведа и критика — по острым выступлениям против писателя Ивана Щеглова, заявившего, что Баратынский был прототипом пушкинского Сальери^{23}. В обращении к подписчикам на 1901 год Ясинский заявлял: «Наш журнал стоит за неограниченную свободу слова, за торжество красоты в жизни и искусстве над безобразием и уродством, за преобладание и развитие высших сторон человеческого гения, за торжество духа над материей. […] [Мы] даем в своем журнале только место тому, что умно и талантливо, к какой бы школе автор не причислял себя. Где свобода, там нет рамок, нет замков, нет цепей. Жизнь духа меркнет и гаснет от стеснений, налагаемых на него во имя тех или иных условий и преходящих соображений. […] Все роды литературы хороши, если они талантливы»^{24}. Сходство этой декларации с предисловием к «Третьей страже» налицо, но одно дело, если это говорит декадент, другое — писатель из мейнстрима. В 1901 году Ясинский напечатал всего одно стихотворение и две небольших статьи Брюсова, но прорыв состоялся.

«1900 год, — подводил итоги Эллис десятилетие спустя, — год новой фазы брюсовского творчества, новой стадии в развитии русского символизма. С этого узлового пункта можно говорить о „русском символизме“ как о движении, прорывшем себе русло, о новом содержании, нашедшем себе прочную форму. До этого года русский символизм был только неясным мерцанием, только смутным предчувствием предчувствий. […] Начинается период дружного, широкого и открытого боевого выступления, с этого момента отдельные вспышки превращаются в общий пожар, новая школа вступает на путь широких завоеваний»^{25}.

3

Материальным воплощением «дружного, широкого и открытого боевого выступления» явился альманах «Северные цветы», замысел которого оформился осенью 1900 года. Организующей и направляющей силой стал Брюсов. «Скорпионы» решили сделать респектабельный альманах, но заглавие, знакомое каждому знатоку литературы, в данном случае звучало вызывающе: «Возобновляя после семидесятилетнего перерыва альманах „Северные цветы“ (последний раз он был издан в пользу семьи Дельвига в 1832 году), — академическим тоном сообщало предисловие, написанное если не лично Брюсовым, то при его непосредственном участии, — мы надеемся сохранить и его предания. Мы желали бы стать вне существующих литературных партий, принимая в свой сборник все, где есть поэзия» (курсив мой. — В. М.). Соответственно, был составлен список предполагаемых авторов. Во-первых, выдающиеся поэты старшего поколения, которых символисты считали предшественниками, — Случевский и Фофанов. Во-вторых, молодые реалисты, с которыми можно было объединиться на почве неприятия мейнстрима, — Бунин и Горький (с ними приятельствовал Бальмонт), Леонид Андреев, Евгений Чириков и редактор марксистского журнала «Жизнь» Владимир Поссе. В-третьих, ближайшие попутчики символизма по борьбе за «новое искусство» — Волынский и Розанов. За ними шла вся символистская фаланга, которую замыкали приятели Брюсова — Ланг, Курсинский и Криницкий.