Валерий Брюсов. Будь мрамором

Тем не менее, грехопадение произошло — во второй половине января 1903 года, когда Брюсов в очередной раз приехал в Петербург по делам «Нового пути» и встретился с Вилькиной. Этому предшествовал обмен письмами в духе дружеской литературной болтовни, которая продолжалась и позже, порой перемежаясь двусмысленными намеками. Но, как отметили публикаторы переписки, «со стороны Брюсова это увлечение было непродолжительным, и он не раз пытался в письмах к Вилькиной указать на временную и психологическую дистанцию, отделившую былого рыцаря „лесной девы“ от него же самого, находящегося уже во власти новых переживаний»^{21}. Остатки прежней дружбы исчезли после сухого отклика Брюсова на единственную книгу стихов Вилькиной «Мой сад» (1906) (написавший к ней предисловие Розанов шутя называл ее «Мой зад»), о котором Валерий Яковлевич писал Корнею Чуковскому: «Должен же был кто-нибудь откровенно заявить, что она как поэт — бездарность (и очень характерная, очень совершенная бездарность)»^{22}. В этом переплетении личного с литературным он выбрал второе, хотя и включил Вилькину под именем «Лила» в «Роковой ряд».

Брюсов отказался от секретарства в «Новом пути», но и его литературное участие наталкивалось на противодействие Мережковских, которые в стремлении сделать издание массовым старались избегать крайностей. Поэтический раздел журнала, печатавшего стихи не «в подборку» и тем более не «на затычку», а в виде авторских циклов, в тогдашней России не имел равных, и обойтись в нем без Брюсова было невозможно. Ситуация с прозой оказалась много хуже. Несмотря на все уговоры и посулы, отказался Чехов. «Петр и Алексей» Мережковского стал гвоздем программы, но прочая беллетристика: Гиппиус, Вилькина, Поликсена Соловьева (под мужскими псевдонимами), начинающие Ремизов, Зайцев, Сергеев-Ценский и ряд забытых авторов — вызывала у Брюсова, и не у него одного, резкое отторжение.

«Очень уж многое в нем (журнале. — В. М.) прямо противоположно мне, — признавался он Гиппиус в июле 1903 года, — решительно отталкивает меня. […] Пусть я люблю все „двери“ и „сразу умею проникнуть во все я“[39]. Но все же милее прочих мне дверь поэзии, искусства. А в „Новом пути“ она в таком виде, словно это „черный ход“, дверь на грязную лестницу». Бальмонт, активно печатавшийся в журнале, в письме Брюсову 26 июля 1903 года оценил издание еще резче: «Помойная яма, и не очень глубокая помойка, так что в ней нет даже очарования истинной отвратительности» ^{23}. Процитировав эти слова в письмах Ремизову и Белому, Брюсов добавил во втором случае: «Он не неправ»^{24}. «Мои упреки, — продолжал он в том же письме к Гиппиус, — сводятся к тому, что „[Новый] Путь“ не литературный журнал. Да! это то именно, чего вы искали: делание через журнал, работа им как лопатой. И ради целей пропаганды (скверное слово, но что делать, оно на месте) все хорошо: можно и пошлости печатать, если они привлекают читателей, можно и прожужжавшие уши повторения, — чтобы покрепче было». Вынужденный признать это, Философов постарался выразиться изящно: «Новый путь» «должен был — твердо веруя, что это только временно, — отодвинуть эстетику на второй план и заняться преимущественно интересами религиозными»^{25}. «Отодвинуть эстетику на второй план» Брюсов решительно не соглашался.

3

С началом выпуска «Нового пути» салон Мережковских стал центром символистского Петербурга. В Первопрестольной главенствовал Брюсов — «жрец дерзновенный московских мистерий» (как назвала его Гиппиус). Рядом восходила звезда Андрея Белого. Они познакомились 5 декабря 1901 года в доме Михаила и Ольги Соловьевых^{26}, но имя «студента-декадента» уже было известно Валерию Яковлевичу. В октябре он получил от Соловьева рукопись «Симфонии 2-й драматической» с предупреждением, что автор — сын декана физико-математического факультета Московского университета и что псевдоним ни в коем случае не должен быть раскрыт. «Симфония» Брюсову понравилась, но он объяснил, что «Скорпион» завален заказанными и оплаченными рукописями, а средства его не безграничны, поэтому книга может выйти только через год. Михаил Сергеевич оплатил немедленное печатание «симфонии» под маркой «Скорпиона», и она увидела свет уже в апреле 1902 года. Осенью авторство открылось и вызвало оживленные пересуды в профессорской и литературной Москве.

Первое впечатление Брюсова от знакомства было не лишено иронии: «Бугаев старался говорить вещи очень декадентские». Но разве не так поступал сам Валерий Яковлевич в юные годы? Летние встречи 1902 года вызвали иную реакцию: «Едва ли не интереснейший человек в России. Зрелость и дряхлость ума при странной молодости. Вот очередной на место Коневского!». Высочайшая оценка — с учетом того, что значил для него Коневской. «Он очень настоящий человек, — писал Брюсов о Белом 19 октября 1902 года Перцову. — У меня душа успокаивается, когда я думаю, что он существует»^{27}.