Валерий Гаврилин

Немногочисленные очерки Гаврилина о детстве включают и описания обычного дня, проведённого в обществе подружки Капки и сестры Гали: «Я помню картофельные лепёшки на стеарине, которыми потчевала меня Капка. Капка была старше меня на год, и мы дружили с ней. Мать её, Анна Папина, целыми днями работала на скотном. Женщина она была суровая, молчаливая, и мы все её побаивались. Но дома она бывала редко, и я, пользуясь этим, дни напролёт просиживал у Капки. С утра, схватив по куску хлеба с крутой солью, мы с сестрой отправлялись на окраину деревни, где начинались бани, и через репейник пробирались к Капкиному дому. Крыльца у дома не было, и, приставив обыкновенную лестницу, мы взбирались на двухметровую высоту и, ухватившись за высокий порог, переваливались в сени. Конфеты съедали, а фантики аккуратно разглаживали и весили на стенку для украшения. Особенно ценились обёртки из фольги — это был уже предмет роскоши. Такую обёртку хозяйки приделывали к иконостасу, который помещался в горнице, а если иконостаса не было — то пристраивали как-нибудь к киоту» [20, 179].

Иногда долгий день вдруг расцвечивался неожиданным событием: «Помню первое кино в нашей деревне: как мы, ребята, не знали, куда смотреть, и по ошибке смотрели весь сеанс на киноаппарат и на динамо, которое крутил киномеханик, казавшийся нам чудо-человеком, счастливцем, избранником судьбы, которому мы дружно завидовали» [19, 79].

Сестра Гаврилина, Галина Смелова, оставила воспоминания о их детстве, написанные простым, незамысловатым языком, где она рассказывает, каким ребёнком был Гаврилин — ранимым, мечтательным, вдумчивым, очень талантливым: «Валериком его было не назвать, всё Ляля, Ляля. В деревне все звали его так. Всё мурлыкал, мурлыкал. Конечно, он отличался от нас всех. Фантазией. Праздники были, ёлки, игрушки. Всё он сочинял, придумывал, изобретал. Знаете, детства-то не было! Детства-то не было! Было у нас с Валериком по любимой козе. Одна серая, это Валерика. А у меня белая. У него была Симка, у меня Розка. Молоко надо, чтобы от своих коз было. Мне от своей, ему от его козы.

Он ведь очень серьёзный у нас был, не по возрасту. Думаете, он часто с нами играл? Нет, не часто. Всё читал. В Ленинград поехал уже в очках. А я, девчонка, была поменьше, не такая серьёзная. То играли в художественную мастерскую, кошка у нас была директором. Рисовал он у нас очень хорошо, почему-то цветы. Крёстная до самой смерти рисунки его берегла. Изучали край. Ходили по речкам около деревни Перхурьево, пока Валерику не надоело. Ходили в детдом детей лечить. Чесноком. Это запомнилось. Услышали: мама идёт. Как ветром унесло! Валерик меня очень любил, и я его любила, но судьба в детские годы уже разлучила» [18, 45].

Клавдия Михайловна была секретарём парторганизации в сельсовете, работала в бригаде лесосплавщиков — помогала валить и связывать брёвна, много времени проводила на работе — в дошкольном детском доме. С воспитанниками своими была очень строгой и прежде всего следила за чистотой. Могла и ночью прийти — проверить, всё ли в порядке.

В детдоме было своё хозяйство — выращивали пшеницу, капусту, держали лошадей, коров. Был и свой малинник рядом с кладбищем. На новогодний праздник наряжали большую ёлку, накрывали столы, приглашали гостей из окружных школ. Располагался детдом в громадном соборе. Два первых этажа занимали жилые комнаты, а третий этаж так и остался нетронутым — сохранились даже купольные и настенные росписи. «Я очень любил там бывать и смотреть на картины и на голубей, которых было множество» [19, 79], — вспоминал Гаврилин.

Может быть, отсюда — из детских дум своих под куполом храма, да ещё из разговоров с крёстной долгими вечерами вынес будущий автор «Перезвонов» самое раннее, не скреплённое ещё книжными знаниями переживание христианских заповедей, а вместе с ними — и особое, как потом скажет Г. В. Свиридов, «сыновнее» чувство Родины.

Каким предстал Вологодский край детскому взору Гаврилина?

Обширная литература о Великой Отечественной войне включает, в частности, и воспоминания вологжан — очевидцев и участников тех событий. Разумеется, взрослый человек может осмыслить пережитую трагедию и рассказать о ней: даже если грозовые события пришлись на пору детства, дальнейшая жизнь обязательно скорректирует первоначальное восприятие — высветит существенное, завуалирует вторичное и предложит свой вариант толкования. Совсем иное дело в детстве: впечатления разрозненны, мысли не складываются в целостную картину.

В этом плане одна из самых сложных проблем психологии — восприятие детьми смерти. Почему вдруг дома завешивают зеркала, а близкие люди, вместо того чтобы заниматься привычными делами, справляют неведомый торжественный ритуал? И главное, куда именно ушёл тот человек, который ещё недавно сидел за общим столом?..