Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады

Коган добродушно хохотнул, мол, обижаешь, работа будет всегда, и Ободзинский наконец задышал. Не закрыли. Спасен! Повесив трубку, поймал встревоженный взгляд Нели и весело подмигнул. Усталость сдуло, как пух.

– Самобранка, накрывай на стол! – Аккуратно взявшись за живот, он неспешно присел на полу возле Нелюши.

– О, о, о! Глянь на мать! Клещами не оторвешь от этого «кабака», – потешался отец, как только показалась заставка «Кабачок 13 стульев».

– Так а что? Хоть со стороны поглядеть на заграницу, – оправдывалась Евгения Викторовна, замерев с ребенком возле экрана. – Откуда у Пани Моники каждый раз фирменные шляпы? Явно не в Союзе достает!

– Даже не верится, что мы наконец дома… – прошептал Неле Валера и, положив голову ей на колени, коснулся щекой длинного, шелкового платья.

– А у нас в Одессе, – отец ткнул Валеру пальцем в плечо, – ни одного человека даже на рынке не сыщешь, когда эти паны усаживаются в трактире. А ведь передачу эту давно закрыли бы, если б не миллионные письма телезрителей.

– Много-то понимаешь, – подтрунивала мать. – Ее Брежнев любит.

– Миронову дали отворот-поворот? Только потому что зрители написали!

Неля напряженно кивнула на телефон:

– Когда едешь?

– Возьму билет и… – Валера погладил ее по щеке и, чтоб не огорчалась, добавил: – Но потом обязательно поедем вместе.

На следующий день, прогуливаясь по Кузьминскому вечернему парку с женой и дочерью, Ободзинский впитывал жизнь. Везя коляску, не мог насмотреться в сонные глазенки Анжелики, когда та засыпала с соской на подбородке. Светлые завитки из-под меховой шапки щекотали лоб, она то морщилась, словно хотела заплакать, то очаровательно улыбалась.

Остановившись возле обледенелых качелей-лодочек, за диспетчерской тридцать восьмого троллейбуса, Валерий провожал закат. Если бы сейчас было лето, схватил бы своих девчонок, да в эти качели! Нелюша повизгивала бы, просила помедленнее. А он, раскачиваясь все выше, прижимал бы к груди их дитя и глядел на красную полоску закатного неба.

* * *

В поезде снова овладело беспокойство. Вагон уныло покачивало. Стальные безучастные облака навалились на бледную луну и, схватив ее в тиски, расплющили диск. За что наказан? За левые концерты? Но Берзак не пострадал… Значит, не то.

Проводница принесла влажное белье и горький, остывший чай. В вагоне зажегся свет. Валера угрюмо уперся подбородком в кулак. Нет, другое что-то… Бессмысленно пытаться понять. Надо думать, как выкручиваться.

Погруженный в себя, он не замечал пути. Не заметил, как сошел с поезда, как ловил такси и добрался до гостиницы. Рассчитавшись с шофером, открыл дверь и вышел из машины. Чуть не оступился, промахнувшись мимо бордюра в лужу, но сманеврировал на тротуар. И когда водитель газанул и грязь с дороги полетела прямо на светло-серую куртку, Валера очнулся.

– Черт тебя возьми! – Он ловко загреб ладонью снег и пульнул им в буксующую машину. Снежок смачно шлепнулся на заднее стекло желтого «жигуленка». Настроение сразу заметно улучшилось. Хорошо шоферам. Никаких шлягеров не надо. Не выйдет с пением – в шоферы пойдет!

Довольно выдохнув, он поднялся к Когану.

– Ну, какие у нас перспективы? – не мешкая, начал певец.

– Во-первых, здравствуй, – сложив руки на животе, загадочно улыбался Коган. – А во-вторых, пойдем подкрепимся, ребята как раз в столовой.

Пока шли к музыкантам, Борис Ионович докладывал:

– Россия закрыта. Причины? Не знаю… Но если охота греметь в верхах, тебе надо другие песни записывать.

– «Смело, товарищи, в ногу», что ли? – брезгливо фыркнул Валера.

Коган не заметив сарказма, бесхитростно продолжал:

– Главное, нас ждут на Украине, в Молдавии, в Казахстане. И в Белоруссии, как я тебе уже говорил.

– Счастье, что Советский Союз такой огромный, – хмыкнул певец. – Еще пятнадцать республик в наличии. В Россию можно годами не заезжать.

Хотелось отстраниться от этой России, сказать, что не нужна, но оптимистичный настрой администратора обиду умерил.

– Ты будешь выступать в первом отделении. Билеты на стадион проданы «под чистую». И знаешь, – Коган остановился, в такт кивая лысиной, словно в голове его звучала какая-то мелодия. – Что-то мне подсказывает – люди придут именно на тебя.

Валерий же сомневался. На протяжении всего пути до Минска он воображал, как снова повторится то роковое: его выставят без объяснений за дверь. Без денег возвратится домой. А ему семью кормить.

Он опасался до последнего, до того самого момента, пока не позвали на сцену. На этот раз он пел отделением. Закончив выступление песней «Что-то случилось», легко поклонился и уступил место следующим артистам.

– Валер, а ну-ка пойдем, что покажу! – Коган открыл гримерку, когда Валера поправлял ворот батника, и, поторапливая певца, резво замахал руками.

Администратор повел назад к сцене и махнул на зрителей. Большая половина мест после выступления Ободзинского опустела. Зрители, не сговариваясь, покинули стадион.

– Ну, что я говорил? – довольно улыбался Борис Ионыч, – они на тебя одного идут!