Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады

Под ложечкой весело защекотало. Валера попытался сдержать улыбку, отчего на лице проявилось ироничное, даже высокомерное выражение.

– Будут знать, как Ободзинского ставить в первое отделение!

Посмотрел бы на это какой-нибудь Вартанов. Или председатели худсовета. А еще лучше тот, кто объявил ему невидимую войну. Публика Ободзинского не забыла.

Но как реабилитироваться, если не знаешь, в чем виноват? В прошлый раз пробиться на московские площадки помогла «Восточная». «Восточная…» Ну, конечно, новый шлягер! Нужна такая популярность, чтоб власти не могли закрывать глаза и не считаться с ней. Вот он – выход. Говорил же отец, что «13 стульев» благодаря зрителям оставили.

Решено. Ему нужен идеальный внешний вид, разнообразный репертуар и главное – шлягер! Хит сможет все изменить.

Шла зима. Валерий сел на яблочную диету. Много слушал, репетировал. А по возвращении в столицу, обивал пороги студии звукозаписи на Качалова и фирмы «Мелодия».

Владимир Дмитриевич Рыжиков назначил встречу чудесным зимним днем у ворот кирхи. Он ходил вдоль тротуара в одном костюме, озадаченный, хмурый. Приметив Валеру, пожал руку и уверенной, твердой походкой направился мимо церкви в пасторский домик по крутой лестнице на второй этаж.

Валера ласково прищурился:

– Володь, почему хмурый? Да не думай ты ни о чем! Гляди лучше, какой я торт принес. Пражский. Сейчас чаю разопьем.

– Разопьем… Еще чечетку плясать будем! Миньоны-то твои разошлись, Валера… молнией! Я тут переговорил с тиражной комиссией, дал послушать тебя в худсовете. Будем делать пластинку-гигант.

В Москве закрыли, а пластинка пойдет в печать? Прекрасно! Надо прогреметь. Сейчас он запишет такие хиты, что властям придется отступиться.

Рыжиков прошел в редакторскую, где сидело несколько человек, и встал в вполоборота у стола:

– Социалистическими песнями не хочешь разбавить репертуар? Обстановка-то напряженная. – Рыжиков сердито взмахнул головой, сделав кривую гримасу. – Пражская весна эта… Цензура ужесточается.

– А думаешь, надо? – шутливо отвернулся Валера, заметив редакторшу Надежду Скворцову, с вниманием разглядывающую его.

– Не помешает. Про весну комсомольскую – как дашь им! Сразу в Москву вернут.

Певец смешался, машинально поставил на стол коньяк и коробку с тортом. Петь про комсомол, когда с юности рвался к западной лирике? Неужели, если он это сделает, то ларчик откроется?..

Тут Рыжиков произнес слова, раздавившие слабое «если».

– В худсовете не единожды ругали тебя за манеру западную. То с хрипотцой им неподобает, то с мелизмами поешь.

Любые попытки Валеру переделать отдавались неровной вибрацией в груди. Он подошел к Скворцовой и, добавив доверительной интонации нотки грусти, спросил:

– Вы тоже считаете, что мне надо про комсомол?

– Ваша «Восточная»… мы можем слушать ее часами!

Валера победно развернулся к Владимиру Дмитриевичу:

– Я не плакатный певец.

В душе предвкушал: совсем скоро прозвучит его «Карнавал» Карела Готта. А потом, потом он воплотит в жизнь одну из любимых песен короля рок-н-рола Элвиса Пресли «I Believe»!

Записывая песни, Валера ждал немедленного результата, как это было с «Восточной», но шума они не наделали. Слегка озадаченный, вместе с женой он улетел на гастроли обкатывать репертуар.

– Я должен как-то обыгрывать свои номера, – толковал Феликсу Дадаеву, режиссеру концертной программы, когда встретились в репетиционном зале Донецкой филармонии.

На сцене горел верхний свет. Лучи падали на дощатый пол по краю сцены, слегка подсвечивая в полумраке зала первый ряд, где сидели Валера, Неля и режиссер.

– Нужен фон для меня. Вот, например, на «Анжеле» я сижу с фотографией в руках. В «Луне» я пою возле окна…

– План таков! – оборвал его Феликс. – Мы устроим на сцене карнавал. Ты будешь двигаться в стиле Карела Готта, этакой свободной походкой, делать легкие движения руками, а тут ты! – неожиданно указал он на Нелю. – Появляешься из-за кулис в пестром карнавальном костюме с оголенной спиной.

Валера с Нелей переглянулись, и начались репетиции. Цок-цок, цок-цок… Медленно и плавно пританцовывая, Неля двигалась к центру сцены, не оборачиваясь к зрителям. Кружила и кружила, качая бедрами в такт.

– Верю, что мы сохраним с тобой навсегда! – цок-цок, цок-цок. – Этот волшебный добрый наш карнавал!

Голос Ободзинского жизнерадостно летел по залу, зажигательно играли трубы, барабаны замедляли ритм, а загадочная девушка наконец оборачивалась к публике. В устрашающей маске свиньи. Занавес. Зал взрывался аплодисментами.

Фееричные инсценировки зрителям нравились особенно. Но Валера стремился к большему. Ему нужна такая песня, чтобы «в десяточку». Шлягер – это как лотерея. Надо играть, играть. Обязательно повезет. Должно повезти!

В цель попала песня «Эти глаза напротив». Валера чувствовал, что исполнил ее так, как не сможет никто. Легко, играючи, надрывно и шепча, этот гимн любви открыл потаенные, извилистые переулки женского чувства. Такой удачи не ожидал даже сам Валера.