Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады

Неожиданно пихора себя оправдала, сидеть в ней пусть и не как на перине, но зато сносно. Только Валера с удовольствием смотрел в окно. Косые и желтые лучи солнца скакали по веткам сосен, снег искрился и слепил глаза, а впереди ждали горы и каменистые осыпи замерзшего Витима.

Попутчики, сосредоточенные на боли от прыжков автобуса по ямам и рытвинам, молчали, экономили силы. И Валере никто не мешал смотреть на бриллиантово сверкавшие верхушки заснеженных гор и мечтать. Близость Витима легко повернула его мысли снова на прииски и золото, досада на поступок Гольдберга не прошла, но померкла. И если сперва он мечтал о том, как заработает много денег на золоте, то теперь стал думать, что сделает со всеми этими деньгами. Мечта уехать из Одессы на корабле осуществилась, сейчас хотелось большего. Москвы, большой сцены, настоящих гастролей, а не маленького автобуса, мчащегося по тайге.

Вечерело, Елена Пиковская стала разносить бутерброды с колбасой и горячий чай по автобусу. Порядком проголодавшийся Валера радостно набросился на сухомятку, подумав, что давно колбаса не казалась настолько вкусной. Быстро умяв оба бутерброда, он позвал певицу и скромно спросил добавки. Внезапно заметил, как дрожат ее руки, как плохо сгибаются пальцы, с трудом разворачивая газету, в которую завернуты бутерброды.

Дожевывая бутерброд и запивая его сладким остывшим чаем, он почувствовал тепло. Стало хорошо и совестно. Сидя в нагретой пихоре, сильнее ощутил, как холодно Лене в ее весеннем пальтишке. Та растирала руки и дышала в них. Только улыбка казалась теплой:

– Оголодал, что ли?

Как барин перед прислугой, подумалось Валере. Вспомнились сказки Марии Николаевны о добром барине, сбросившем с себя соболью шубу, чтоб укутать ребенка, и сидеть перед Леной стало не по себе. Он торопливо вскочил, стянул пихору, оставшись в одном свитере, и накинул Лене на плечи.

– Валера, а как же ты? – ужаснулась она. – Твой голос!

– И что теперь? Вы тоже поете, – нарочито бодро сказал он, но уже чувствовал, как по телу пошла дрожь.

Певица от холода даже двигалась скованно и неловко, потому не смогла отказаться от пихоры:

– Ты хоть сядь между нами, – показала Лена место между собой и мужем, – прижмемся друг к другу, как овечки, теплее станет. – Он уже хотел согласиться, как вдруг автобус резко качнуло. Валеру бросило на сиденье, заставив вцепиться в перила.

– Ну и дорога! – тревожились ребята.

Вспомнились страшные байки о Витиме, что рассказывали золотоискатели. Теперь мысль провалиться в пустоты реки уже не казалась смешной и сомнительной. Начало темнеть, водитель зажег в автобусе тусклую лампочку. Невыносимо похолодало.

– Слушай, а что он при открытой двери едет? – настороженно спросила Лена мужа.

Тот промолчал. Успокоить Пиковскую решил Валера:

– Не волнуйтесь, если что… помирать вместе будем и с музыкой.

Валера встал и, держась за спинки сидений, потому что по-прежнему немилосердно потряхивало, пошел к водителю.

Раздался треск, и автобус, накренившись, остановился. Закричала Лена, возмущенно заворчали мужчины, а водитель велел высаживаться. Автобус мог провалиться глубже, что опасно. Спешно вынесли аппаратуру, вещи и встали на морозе, глядя в ночь. До Бодайбо еще несколько километров.

– Значит так, – громко скомандовал Рафик, – я беру коллектив и иду за подмогой в город. Кому-то придется охранять оборудование.

Кем-то оказались Ободзинский, Пиковский и водитель автобуса. Коллектив быстро растворился в ночи. Стало страшно. Но через пару минут Валера услышал, как затянули песню, больше похожую на стон или крик. Видимо, ребятам так было легче идти. Потом голоса стихли, и щекочущее ощущение потерянности навалилось вновь.

Водитель завел мотор, свет от фар и из салона осветил небольшой участок. Пихору Валера оставил Лене и теперь чувствовал, что замерзает. Они спешно вытащили из автобуса несколько сидений, распаковали чемоданы и стали надевать на себя все вещи подряд, превращаясь в закутанных колобков, тесно жмущихся друг к другу.

Когда за ними придут? И придут ли? Что делать, пока никого нет?

В темноте разыгралось воображение. Валера вдруг представил золотоискателя, замерзшего в своем «москвиче»-внедорожнике. Ощерившееся мертвое лицо взглянуло из темноты, намекая, что и Валера может умереть. Прежде он рисковал жизнью, чаще от бездумности или ради бравады. По-настоящему не веря в то, что с ним может случиться нечто плохое. Нет, только не с ним!

Сейчас впервые так явно почудилась смерть. Она может прийти к любому человеку и в любое время. Что-то сжалось от ужаса и заметалось внутри его, завопило о неготовности. А как же золото, которое он так и не нашел, слава, Москва? Поднялась со дна злость на несправедливость этого, ропот.