Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады

– Любая деталь должна быть не просто идеально сыграна, а интересна. Николай! Вы единственный рояль! Вы не сможете затеряться в тромбонах, играйте четче!

Вместе с тем, по-детски непосредственно, искренне радовался любому успеху:

– Так, так, именно так, голубчики!

В перерыве Лундстрем подозвал Валеру.

– Спойте вашу «Селену». – Увидев растерянность, Олег Леонидович пояснил: – Без оглядки на меня. Как сами считаете правильным.

Валера вышел к микрофону.

– Selene ene a’ come è bello stare qua… – запел он, слегка вращая пяткой под мелодию твиста. – Selene ene a’ con un salto arrivo la’.

Темп песни намеренно взял высокий. Слова вылетали бойко, живо, почти скороговоркой. Он прошелся по сцене, глядя вверх, словно любуясь луной. Облокотился на крышку рояля и встряхнул головой. Снова вернулся к микрофону. И закончил исполнение мощным, бурным глиссандо.

Почему-то ярко представил аплодирующих зрителей, выждал паузу и поклонился. Отсутствие небольшой, пусть сдержанной, но похвалы от Лундстрема огорчило. Олег Леонидович задумался, потом вышел на сцену.

– Валерий, я могу дать вам несколько советов? – вкрадчиво начал Олег Леонидович.

– Конечно! Я был бы благодарен.

– Дело в том, что я не просто так попросил вас понаблюдать, поизучать зал.

– Зал? – смешался Валера.

– Акустику! – дирижер обвел помещение руками. – Здесь громкость не нужна. Нужна четкость, дикция, фразировка. Невнятный итальянский услышат и в последнем ряду. И попытка скрыть ошибки за скоростью не пройдет. Все должно работать! Не одни губы, а щеки, зубы, язык! Даже кончик языка!

Валера слушал внимательно.

– Попробуете еще раз? И обратите внимание на акцент.

К тому моменту, как Лундстрем отпустил Валеру на место, перерыв закончился. Музыканты быстро расселись по местам, и репетиция продолжилась.

– Ну как, Валер? – радостно бросилась расспрашивать дома Неля. – Сколько песен у тебя будет? Валера стал рассказывать о музыкантах, о Лундстреме, о вахтере, похожем на профессора. Только о том, что почувствовал себя школьником, который ничего не знает и не умеет, говорить не хотелось.

Дождавшись, когда она сядет читать, закрылся в ванной. Стоя перед зеркалом, погримасничал, разминая губы и щеки, и попробовал петь, как подсказывал Лундстрем: медленно, тихо и выразительно. Получалось не очень. Однако желая понять, что же имел в виду дирижер, пробовал снова и снова, пока в дверь не постучалась Елизавета, хозяйка квартиры.

На следующий день, как и договорились с Лундстремом, Валера пришел на час раньше. Дирижер встал за спиной певца и попросил спеть. В пустой зал. Пелось трудно. Валера привык смотреться в зрителей, как в зеркало, считывая реакцию на исполнение. Сейчас этой обратной связи не было. Даже вчерашнее, кажущееся холодным внимание Лундстрема к первому прогону «Селены» служило поддержкой.

Сегодня Валера остался без точки опоры, и равновесие нарушилось. Пение стало корявым, Валера без конца то потирал руки, то отступал назад, то возвращался к микрофону. Весь артистизм, все желание импровизировать куда-то исчезли. С трудом он допел песню и обернулся. Лундстрем не проявил ни малейшего недовольства. Казалось, именно такого результата и ждал.

– Мы будем выступать в разных условиях. Слепящий свет софитов. Открытая сцена или стадион, когда зрители так далеко, что лиц не видно. А если вам попадется неодобрительно настроенная аудитория? Комиссия, которая решает, допустить или не допустить вас к концерту. Нужно научиться петь в любой ситуации. Когда не ели, не спали, когда вас не любят и не слушают. Если зритель благодарный, чуткий, это лучшее, что случается с артистом. А если нет?

Лундстрем ждал вопроса. Улыбнулся:

– Представьте того, кого хорошо знаете. Человека, который всегда за вас. Посадите в десятый ряд и говорите с ним. Спойте сейчас первую фразу песни, только без слов.

– Без слов?

– Да. Ля-ля-ля или о-го-го, – крутил ладонью над головой дирижер, – что хотите, но чтоб я понял, какой смысл вы вкладываете в это. А еще лучше, чтоб понимали вы сами.

Валера злился. Он охотно принимал советы по вокальным приемам, потому что знал, музыкального образования нет. Однако был уверен, что точно знает, о чем поет. Он хотел, чтоб зрители плакали – и они рыдали. Хотел, чтоб пускались в пляс – и зал притопывал ногами в такт. А Лундстрем говорит, что Валера не понимает?

– Нет! Вы понимаете, как выдавать желаемое за действительное. Одно дело: знать, о чем поете. Другое: хотеть, чтобы пелось вот так! Потому что выигрышнее звучит.

Домой Валера вернулся на час позже. Шел пешком, размышлял.

– Нель, скажи, но долго не думай! Какая из моих песен первой в голову приходит?

Неля запрокинула лицо к потолку.

– Ой, мне вот понравилось та, которую ты с музыкантами пел в гостинице лично для меня: «Не жить, не лететь мне без тебя!» Так здорово ты ее исполнил. Почему в концертах не поешь?

– Это же Магомаева песня… – чуть ревниво отозвался он.

– Ну и что? – обняла его Неля. – Пел-то ты для меня.

– А «Ямайка»? «Тирольская»? «Селена»?

Валера перечислял те, которыми по праву гордился, где звучал оригинально, полнозвучно.