Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады

– Несправедливо, – кивнул Никита Владимирович. – Вот Бернес, даже без голоса поет так, что веришь ему. Потому что стихи сильные, которые и ребенок поймет. Или взять ваши «Дороги»…

– А Гаджикасимов, полюбуйтесь-ка!

Порывшись на столе в бумагах, Ошанин нашел стихи:

– «Никто не знает, где солнце спит. Никто не знает, где владыка мира спит. Где светило мира спит, видит сны, чудо-сны. А утром снова все встаем, солнце и мы», – иронично цитировал стихи из «Песни-Чайка» Ободзинского, недавно записанной им. – Скажите мне, о чем это?

«Жюристы» похохатывали.

– И мы это пропускаем? Даже рифмы оригинальной нет. Сны – мы, спит – спит. Непотребщина, честное слово!

– Лев Иванович, песня слушателям нравится. Этак можно полэстрады зарубить, – бросился на защиту Рыжиков, слегка ударив пальцами по крышке рояля.

– Да, но что мы несем в массы? – перебил уже заведенный Ошанин. – Мы – художественный совет. Ну, не знаем мы, где солнце спит. Хорошо. И что из этого, простите, следует, товарищи? Если б не голос Ободзинского…

– По поводу голоса не соглашусь с вами, – поспорил Богословский. – Сам певец, как и его репертуар, слабоваты. Много подражания Западу. Возможно, виной провинциальность. Он, кажется, из провинции?..

Вечером Рыжиков позвонил Ободзинскому:

– Тебя сегодня отчекрыжили на худсовете.

– Меня? – изумился Валера, не понимая, при чем здесь худсовет.

– Обрати внимание на репертуар. Тексты. Музыка. Прошлись по образованию. Говорят, выскочка появился непонятно откуда, а все слушают.

– Выскочка? – завелся Валера. – Владимир Дмитриевич, я работаю с восемнадцати лет. Весь Союз объездил и я выскочка?

– Не кипятись, – мягко осадил Рыжиков. – Но задумайся.

– Чем мне это грозит? – тревожно спросил музыкального редактора.

– Понятно, что многим ваша троица с Тухмановым и Гаджикасимовым поперек горла. Знаешь, что не дает покоя? Старики работали всю жизнь, получали звания, а деньги зарабатывает молодежь.

Обида саданула в грудь острыми пулями. Стало душно, тягостно. Повесив трубку, Валера ушел на улицу. Сентябрьский дождь беспрерывно поливающий землю, обрушился на голову. Но все вокруг продолжало жить. Желтые, красные, лиловые листья сверкали на деревьях. Заходящее солнце тонуло в синеве, как в море. И, подставив лицо очищающему свежему небу, Ободзинский расхохотался: ведь как смешна жизнь! Он полагал, вот будет слава, взберется на белого коня, поедет с Нелюшей отдыхать на каком-нибудь корабле, лежать в шезлонгах, попивая холодный сок. Их ребенок будет играть в песочнице. Они станут путешествовать. А на деле, чем больше славы, тем меньше времени для жизни. Козни, сплетни рассыпаны вокруг. Прав Олег Леонидович! Слава – тяжелое испытание. Не только успех, радость и эйфория, а еще зависть и никакой личной жизни.

Глава XXV. Театр Эстрады 1969–1970

Вернувшись из Одессы Валера с Нелей остановились на время в квартире у работника сцены Виктора Завальского.

– Конечно не хоромы, – повинился тот, оглядывая свою комнатенку метров десяти. – Но для нас такое счастье… Сам Ободзинский.

Желая утешить хозяина, Валерий с довольным видом сел на потертый диван, словно находился в люксовых апартаментах.

– Кровать есть, шкаф имеется, – указал на небольшой шкафчик для одежды и улыбнувшись в ответ, распростер руки. – Что еще надо для жизни?

Валера не лукавил. Его теперь мало занимала окружающая действительность, подтеки на потолке и прелый запах белья. Все мысли поглотило одно-единственное: близился первый концерт в столице, в Театре Эстрады.

Волнение выбивало из колеи. Победная радость мешалась с сомнениями.

– Волнуюсь, как мальчишка. А чего бояться, когда у меня такие песни? Триптих, «Что-то случилось», «Играет орган», – загибал пальцы перед Щегловым на репетиции.

– Да понятно все, старик. Там поругали, здесь поругали. Все это давит, но поверь, волноваться не о чем. Понравишься ли ты мэтрам? Они слышали тебя двести раз на пластинках, видели по телеку. И заметь – идут на твой концерт!

Под красным необъятным небом Валера мчал в белой «Волге» на Берсеневскую набережную. Желая показать успех каждому, певец созвал на концерт всех московских знакомых. Музыкантов из оркестра, Шахнаровича с женой, Виталия с Натальей. Первые три ряда в зале – сплошь его приглашенные. Жаль, родители живут далеко.

Подъезжая к Болотному острову, издалека приметил монументальное серое здание театра. Первый Дом Советов. Символ роскоши и власти. Это Валера по комнатенкам шатается. А тут люди жили по-настоящему. Дети Сталина, Хрущев, Берия – и все эти государственные деятели, приближенные к Иосифу Виссарионовичу. Квартиры под триста квадратов с расписными четырехметровыми потолками!..

Он засматривался на прямоугольные и квадратные окна. От высотки исходило что-то леденящее, навевающее тоску. Ведь во времена сталинских репрессий жителей дома расстреливали, как собак. Целыми семьями сгребали в общую могилу. Ну уж нет, им с Нелей такая жизнь не нужна. У него будет больше: слава, всеобщее признание и свобода!