Валерий Попенченко

Боксерский поединок длится всего девять минут. В этих минутах заключена зрелищная красота и эмоциональная окраска бокса — все то, что привлекает на соревнования боксеров тысячи зрителей. Но эти девять минут — очередная ступень длинной лестницы упорных многолетних тренировок и напряженного труда. Труда боксера, труда его тренера — педагога. Вершина этой лестницы — спортивное совершенство. Зритель не бывает за кулисами большого бокса и не видит всего сложного процесса тренировок. Он видит лишь его конечный результат. Зритель радуется и негодует, переживает и волнуется. Но не видит истинного режиссера.

Однако каждый человек, хоть ненадолго переступивший канаты ринга, чувствует руку, талант, вдохнувшие жизни в прекрасный спектакль силы и мастерства, который называется боксом. Это тренер.

За канатами ринга и на тренировках порой кипят страсти не менее горячие, чем в бою. Тоже идет борьба, есть свои победы и поражения, неправильные удары, особенно «ниже пояса», есть и строгие судьи…

У Валерия все было сложно. Трижды, уже как чемпиона страны, включали его в состав сборной, но на европейские турниры не брали. Тренерский совет предпочитал не рисковать, и Валерий всюду оставался вторым номером, хотя фактически был первым. Так было в 1959 году перед Люцерном и в 1961 году перед Белградом. Более того, почти три года он даже не участвовал в международных встречах. И когда наконец после долгих колебаний и раздумий его включили в состав сборной перед поездкой в Англию, для него и его тренера это было долгожданным доверием и заслуженным праздником. Валерий ходил именинником, казалось, он весь светился радостью.

Накануне вылета в Лондон Валерий не спал всю ночь. В Баковку он приехал возбужденный, ходил из угла в угол, в разговорах перескакивал с одного на другое, раскладывал сувениры, выстраивал по ранжиру матрешек. Придирчиво осматривал себя в зеркало, поправляя новый костюм.

— Ну, как сидит? Не стыдно в нем ехать? — обратился он ко мне. — Может, останешься ночевать? А? Утром на работу махнешь, а я на аэродром. Койка в моем кубрике свободная. Оставайся.

Я вспомнил просьбу Кусикьянца побыть с Валерием (сам он не мог приехать: его срочно вызвали в Ленинград), чувствуя предстартовое волнение своего питомца. Я остался, но с условием, что он будет спать.

Правда, все получилось не так. Уснули мы лишь на рассвете. Валерий поначалу долго ворочался, а потом сел на мою койку, и мы разговорились. Говорили обо всем. Я почувствовал, что ему сейчас необходимо общение. Поначалу мы перебрали всех преподавателей, вспомнили училищные «хохмы», общих знакомых среди морских офицеров. Валерий, не скрывая интереса, слушал мои пограничные были и небылицы о Сахалине и далеких Курильских островах, цунами и тайфунах, о морских походах на Балтике, Каспии и Черном море. И по тому, как он умел слушать, буквально впитывая каждое слово, в нем чувствовался попался романтик моря.

— Завидую я тебе и ребятам — службу несут, плавают. А я вот, выходит, береговой моряк, только форму ношу.

— Каждому свое, — успокаивал я его. — На тебя вся граница смотрит и гордится. Твоя стихия — бокс, а твой корабль ринг.

— А ведь и правда, — обрадовался он. — Я всегда помню ребят, море, границу и еще свое первое участие в задержании судна-нарушителя на практике, в Заполярье. Помню командира «Бриллианта» — заслуженного ветерана войны капитана второго ранга Кротова. Попыхивая неизменной трубкой, он обратился к нам, курсантам: «Ну кто пойдет с моими орлами-матросами на судно-нарушитель? Предупреждаю: высаживаться придется на ходу…»

— Шагнули мы все вперед, разом, — продолжал Валерий, а батя обвел всех взглядом, пыхнул трубкой и ткнул ею в меня Чем уж я приглянулся ему, до сих пор не знаю. То ли спортивной выправкой, то ли прочел в моих глазах умоляющий взгляд, дескать, меня, меня возьмите. не подведу! А погодка была — не приведи господи: одним словом Баренцево море… В общем, хвастать не буду, но не подвел я тогда. И прыгал с бака на ходу, и действовал на задержанной шхуне, как говорят, не хуже бывалых матросов из осмотровой группы…

Голос Валеры звучал взволнованно, даже привычное легкое грассирование слышалось больше обычного, его состояние невольно передавалось и мне.

Не раз приходилось мне участвовать в задержании судов-нарушителей, особенно на Курилах, прыгать на ходу с бака или с юта на крутой океанской волне, когда борт корабля порой зависал над судном высотой чуть ли не в два этажа… Малейшая оплошность, ошибка в глазомере и такой прыжок мог оказаться последним.

Море есть море. У него свои законы. Но есть и законы границы, которые не вписываются даже в законы моря, и самое святое для каждого пограничника слово — «надо»!