Валерий Воронин - преждевременная звезда

В декабре, когда ударили морозы и залили лед для хоккея, мы в одну из суббот собрались на стадионе «Динамо» — хозяева поля играли со свердловским клубом армии — встречались, то есть, сильнейшие тогда команды по хоккею с мячом. И за «Динамо» играл Слава Соловьев — и здорово играл, забил первый гол. После динамовской победы решено было ехать в Дом журналистов. Только Иванов отказался — он пришел на хоккей с приятелем и куда-то с ним торопился. На стадионе присутствовал и очень тогда популярный спартаковский футболист Галимзян Хусаинов. Соловьев подарил ему клюшку — Хусаинов некогда жил в Куйбышеве, выступал и за хоккейную команду. В такси, по дороге в Дом журналистов, Гиля, ослабевший от выпитого на морозе для согрева, стал подробнейшим образом рассказывать сидевшему на переднем сиденье Борису Батанову о матчах, сыгранных им еще по юношескому разряду. Вали Ворониной на хоккее не было, она приехала прямо в ресторан — и как красивая и единственная дама в застолье верховодила в разговоре.

Мне даже не так хотелось понравиться Вале (я своих возможностей не переоценивал), как хотелось, чтобы Валя понравилась мне.

В футбольной среде она, как танцовщица «Березки» в недавнем прошлом, представляла мир искусства. И привыкла высказываться с эффектной категоричностью, которой я и тогда не терпел.

Я переживал тогда пору, о которой мне совсем неприятно вспоминать — досада берет, что шел мне двадцать пятый год, а я так бестолково распоряжался молодостью, внушая себе, что веселюсь, что окружил себя друзьями по гроб жизни. Я много пил, жил из-за этого в изображении, плохо наведенном на резкость, совершал от непроходившей застенчивости множество ненужных молодецких поступков, культивировал в себе никем не оцененное гусарство. Но кое-что к тому времени я успел прочесть, кое о чем передумать, я вырос в семье, где кое-какие принципы родители все же сумели мне внушить, я пережил безответную любовь к театру, учился какое-то время в элитном учебном заведении. И то, что говорила за ресторанным столом Валя, я считал ерундой, в лучшем случае, пошлостью. Меня унижало, что пребывание за этим столом в обществе футболистов требует от меня известного опрощения. Я не был самим собой. Я поддерживал впечатление о себе, как о парне замечательном, в первую очередь готовностью выпивать с утра до вечера — и не претендовать на первые роли.

Воронин с мнением Вали о менее известном ему мире считался — и прислушивался к ее замечаниям не без внимания. Но он уже замечал, что журналистской и прочей публике интереснее слушать его, а не супругу. И спокойно относился к ее одергиваниям мужа, когда любимец публики-футболист говорил что-либо, с ее точки зрения неподобающее.

В тот раз заговорили — в непонятной мне тогда связи — о Софи Лорен. Валя иронизировала над тем, что Валерий называет ее с ударением на последнем слоге. Вале Софи (с ударением и на первом слоге) категорически не нравилась: «У нас полно таких девок с большой грудью и зелеными глазами… Вот Мерилин Монро — я понимаю!». Потом — уже в другом ресторане — Воронин объяснил мне, что жене Вале кто-то из доброжелателей рассказал, что в Риме ее муж испытал оргазм от одного вида Лорен. Присутствующий при том Маслаченко оргазма не заметил, но осуждал Воронина за то, что сунул Софи для автографа открытку с Дином Ридом…

Софи Лорен в нашем сюжете еще возникнет. Но до того состоялась наша с Ворониным поездка в Ленинград. Собственно, с этой поездки и надо было бы начинать мою книгу о нем.

— 13—

Он был единственным из действующих игроков, кто входил в редколлегию «Футбола», что никому, пожалуй, не казалось странным — настолько соответствовал в общем представлении Валерий своему образу, предложенному со страниц самого же еженедельника, датированного первой половиной шестидесятых годов.

Слава Воронина начиналась и продолжалась — в непривычных для пуританских нравов тогдашней страны масштабах — именно в «Футболе».

Инициатором, как сказали бы сегодня, «раскрутки» оказался человек, воспитанный главной партийной газетой «Правдой» в обычаях, казалось бы, исключающих подобное, — первый редактор еженедельника Мартын Иванович Мержанов.

Мержанов любил Воронина по-советски, эгоистически идеализируя, втискивая обожаемого спортсмена в реально не существующие рамки придуманной в агитпропе морали. Мартын Иванович мог, например, отстранить от работы с Валерием над статьей — кстати, привлечение Воронина к журналистике было разумным и обещающим, мыслил он о футболе на редкость своеобразно — сотрудника редакции, простодушно обмолвившегося, что выпили они с автором по рюмке коньяку. Редактор счел это клеветой.

В любви мержановской к Воронину отчетливо проступает искренняя идеологизированность — он видел в нем и убедительную антитезу зэку Эдуарду Стрельцову, которого Мартын Иванович всерьез считал человеком аморальным, не желая вдаваться в подробности.