Валиханов

Подрастая, Чокан переходил от детских забав к отроческим. Он полюбил до самозабвения соколиную охоту, на которую ездил, конечно, не один, а с полагающейся султанскому сыну свитой. Народная память рисует его сильным, ловким, удачливым охотником. Он возвращался непременно с добычей, привозил матери красную лисью шкуру, которая у казахов ценится выше черно-бурой. Чингис разрешал сыну брать борзых, купленных по сто рублей серебром за каждую, Чокан все увереннее распоряжался отцовскими покорными тюленгутами.

Однако, заслышав, что к отцу приехал знаменитый Орынбай, Чокан бросал все и бежал к отцовской юрте, откуда доносился звон струн и высокий голос певца. Гости, собравшиеся у Чингиса, пропускали вперед любимого сына ага-султана. Чокан с восхищением глядел на красавца акына, круглолицего и черноусого, в богатом шелковом халате, в щегольских расшитых сапогах с загнутыми носками. Орынбай знал уйму старинных степных преданий. Новые песни он складывал в форме улен — из четверостиший, удивляя Чокана легкостью, с которой слова сплетались в красивый узор. Закончив, певец опускал домбру и бесстыдно выпрашивал вознаграждение.

Чингис швырял ему халат или говорил, что дарит коня. Орынбай ударял по струнам и пел хвалу ага-султану Чингису, его отцу Вали, его великому деду Аблаю. И Чингис швырял ему шелковые рубашки, говорил, что дарит верблюда. Орынбай благодарил и начинал импровизацию в честь сына достославного Чингиса: «Бием становятся с помощью братьев, уважение приобретают благодаря сыновьям». Мальчик гордо опускал глаза.

Со временем он узнал, что Орынбай славится по Степи не только талантом, унаследованным от отца и деда — они оба были поэтами, — но и тем, что он поет, только если ему платят. Про Орынбая рассказывали, что, когда он ездил с генералом Вишневским на сейм казахов Среднего и Старшего жузов, кто-то из русских преподнес ему букет цветов. Певец оскорбился: «Даже простые пастухи дарят мне коней и халаты». А когда ему посоветовали воспеть красоту гор Алатау, певец ответил: «Кто за это заплатит: Алатау мне ничего не даст».

Давний соперник Орынбая Джанак являлся к Чингису в скромной одежде. От него не ожидали песен, восхваляющих хозяина богатой юрты, но Чокан примечал — этому невзрачному и, как видно, больному человеку отец неизменно оказывал уважение. А может быть, побаивался Джанака? Остроумные двустишия нищего певца мигом разлетались по всей степи. Джанак не прочь был посмеяться над оседлыми казахами — джатаками, разъезжающими верхом на быках с сидящей за спиной женой. Но и богач, подаривший певцу жену, не дождался от него льстивых слов. Старинные предания Джанак знал не хуже, чем Орынбай. Когда Чокан, подражая отцу, пристрастился записывать степные сказания и поэмы, он упросил Джанака спеть любимую казахами поэму о Козы-Корпеше и Баян-слу[22]. Отец остался доволен записью Чокана и отправил ее кому-то в Омск. Дядя Муса похвалил Чокана. Успех подвигнул юного торе на дальнейшие труды. Он записал еще несколько вариантов поэмы «Козы-Корпеш и Баян-слу» и несколько вариантов поэмы «Еркокче».

Легенда о двух влюбленных занимала воображение Чокана всю жизнь. В 1864 году он, живя в Омске, зазвал к себе домой знаменитого акына Шоже и записал еще один вариант поэмы о Козы-Корпеше и прекрасной Баян. Жаль, что Чокан не мог знать об интересе к казахской легенде Пушкина, записавшего ее во время поездки в Оренбург.

Для приезжавших в аул Чингиса акынов сделалась привычной фигура султанского сына, что-то быстро пишущего на листах русской бумаги.

Бумага и карандаш всегда с ним. Мудрено ли, что он стал и рисовать? В крепости Кушмурун подолгу живали военные топографы. Чокану нравилось смотреть, как они вычерчивают тушью дороги, реки, планы крепостей, штрихуют склоны гор, помечают расположение колодцев. Топографы приметили, что возле них все время крутится смышленый сын султана Чингиса, и Чокан обрел вполне квалифицированных учителей рисования. В ту пору на Руси учили этому искусству не только тех, кто проявил способности. Рисование отнюдь не считалось в школах и училищах второстепенным предметом. Не у каждого дар божий, но всех выпускали с набитой рукой, особенно из военных учебных заведений.