Вальхен

— Nein, bitte[86], — тихо сказала Нина и взглянула на переводчика. — Скажите ему: у меня здесь дети…

— Kinder? — переспросил немец. — Kinder… Gut. Du gehst mit den Kindern[87].

Нина с отчаянием смотрела на немца, на переводчика, но тут вперёд выступила Марьяна.

— Ich gehe[88].

— Nein, — твёрдо ответил немец и указующим движением трости велел Нине встать рядом с Валей и Наташей.

Обернувшись к начальнику лагеря, он добавил, что забирает этих троих и детей, вернёт всех к ужину. Завтраком их кормить не надо — ему ждать некогда.

Надзирательница привела напуганных ребятишек, и все пятеро понуро отправились к воротам лагеря.

Выйдя за ворота, немец указал на стоявший в отдалении небольшой крытый фургончик с витиеватой надписью. Жестом показав, что все должны забраться в кузов, хозяин захлопнул за ними дверь, сел в кабину рядом с шофёром, и машина тронулась.

Ехали недолго, не больше получаса. Валя с тоской думала, что они лишены даже того скудного завтрака, который едят сейчас в лагере, и что не видать им сегодня нормального мытья.

Машина остановилась, водитель открыл фургон, и пленники увидели весёлый двухэтажный дом из красного кирпича с белой отделкой. На большом газоне перед ним стояла декоративная двухколёсная тележка, в которой росли цветы, по траве были разбросаны детские игрушки. Но рассматривать всё это времени не было: хозяин строго указал на дорожку, ведущую за дом, а водителю помахал рукой. Тот в ответ взмахнул кепкой и уехал.

За домом находился обширный сад — живая изгородь из высоких кустов, большие старые липы, пёстрые клумбы, зелёные лужайки и аккуратные тёмно-красные дорожки, утрамбованные чем-то вроде очень мелкой кирпичной крошки. Валя невольно залюбовалась этим весёлым майским разноцветьем.

— Айн момент. Ви здесь ждать, — вдруг по-русски сказал хозяин и ушёл в дом.

Едва остовки пришли в себя от удивления, он вернулся и открыл небольшую дверь, куда всем следовало идти. Это оказался вход в сени и в большую кухню за ними. Пожилая женщина, невысокая и круглолицая, с седыми кудряшками под аккуратной косынкой встретила их и, сказав что-то на непонятном языке, указала на стол и две длинные лавки возле него. Остовки переглянулись.

— Najpierw umyj ręce i zjedz śniadanie[89].

— Есть, есть, — подтвердил хозяин. — Мить руки — так? И есть.

Ошеломлённые пленницы закивали. За дверью в глубине кухни они обнаружили современный душ, сверкающий кран над раковиной и прочие удобства. Нина быстро умыла детей, потом привели себя в порядок и старшие.

На столе тем временем уже стояли большая миска картофельных оладьев, пять тарелок, вилки, ножи и… маслёнка. Валя не верила глазам: не может быть… масло? И что — неужели эти немцы собираются их кормить?

Кухарка жестом пригласила их за стол. Все нерешительно приблизились.

— Jeder muss essen[90], — сказала пожилая женщина.

В её немецком явно был слышен сильный акцент, но знакомые уже слова подтвердили, что пленников усаживают завтракать.

Первыми сориентировались и забрались на лавку ребятишки. Кухарка улыбнулась и положила им на тарелки по паре оладьев. Осмелевшие женщины тоже потянулись за едой.

Вале казалось, что вкуснее этих простых картофельных оладушек, сдобренных только маргарином, она в жизни ничего не ела.

Тем временем кухарка, назвавшаяся Зосей, поставила на стол пять кружек с чем-то горячим. Запахло домом…

— Боже, у них чай настоящий! — тихонько ахнула Нина.

— Чай, чай, — закивала Зося. — Jestem z Рolski, rozumiesz mnie?

— Из Польши? — переспросила Наташа. — Тоже остарбайтер?

— Nein, — поняла её и ответила по-немецки Зося. — Ich bin seit 39 hier. Mein Meister nahm mich aus dem Lager. Er ist ein Kriegsheld, er braucht einen Diener[91].

Наташа закивала, а Валя не всё поняла из сказанного, но в целом уяснила, что Зосю хозяин забрал из лагеря. Перевела всё Нина, которая, оказалось, тоже знает немецкий. Наташа удивлённо посмотрела на неё.

— Я же в институте училась, что ты удивляешься. — Нина усмехнулась. — Вот где пригодился язык, кто бы подумал. Только я в лагере стараюсь не показывать. Чем меньше они про нас знают, тем лучше. И вы помалкивайте.

— А у меня еле-еле «поска» по немецкому за девятый класс. Никак мне не даётся иностранный, — посетовала Наташа.

В кухню вошёл хозяин и, увидев, что все поели, удовлетворённо кивнул.

— Тепер ви дольжен арбайт. Нельзя просто так… Сосед дольжен видет, что ви арбайт… а то мне… как это… зекир-башка.

— Что?! — в один голос воскликнули Наташа и Валя, услышав из уст немолодого немца смешное и такое родное детское «секир-башка».

— Я воевать в Großer Krieg[92]. И быть Россия в плен пятнадцатый год. Мой… пуза… пуф-пуф. — Немец дважды ткнул себя пальцем в живот.

Ранен был в живот, догадалась Валя.

— Меня спасать русски доктор и Krankenschwestern[93]. Я жить болше два год. В Астрака́нь. А потом болшевики… и я… как это… удирайт. — Немец смешно показал, как он, пригнувшись и высоко поднимая колени, «удирайт» от большевиков. — А теперь вам надо арбайт, — добавил он и указал на выход.