Валькирия в черном

– Не надо, это запрещенный прием. Нас с Розой вечно с самого детства, с юности вот так шантажировали: сначала родители, семья, школа… не выставляйте себя на позор, что люди в городе скажут… а ваши дети… Да их вообще не должно было быть. Мы никогда с Розой не хотели детей. Мы хотели быть вместе, всегда только вдвоем, жить друг для друга. Но когда все это началось… все эти семейные ваши ценности, мы… Мы делали для наших детей все, что могли, – кормили, учили, одевали, старались объяснить, что такое добро и зло. Мы тратили на них свое время. То время, которое мы могли бы уделять друг другу. Но мы и на это шли ради детей, жертвовали собой. И чем они нам отплатили, наши сыновья? Они перегрызлись между собой из-за этих проклятых денег, как псы! Как грязные вонючие псы. А потом еще начали убивать друг друга, втянув в эту кровавую резню свои семьи, своих чертовых жен. Лишив нас с Розой всего, лишив нас на годы возможности даже видеться друг с другом! Сколько можно все это терпеть? Их алчность, их мстительность, их жестокость. Все эти ваши семейные ценности, все эти обязанности перед семьей и детьми, которые никогда нам не были нужны? Сколько можно притворяться? Мы устали… мы старые, жизнь уходит… наше время уходит. Да пошло это все к черту!

– Тут у меня в ящике мои лекарства, не забыть бы, – буднично сказала Роза Петровна Пархоменко. – Ада, ты все собери.

В палату вошли дюжие санитары в форме «Медицинской Лиги» с мобильными носилками и врач.

– Вы не можете уехать вот так… вдвоем, – сказал полковник Гущин.

– А вы что, можете нам это запретить? – спросила Роза Петровна, заворочавшись всем своим грузным телом в постели. – Ну-ка, ребятки, давайте перекладывайте меня.

Перевозка приступила к своим обязанностям. Потом носилки покатили по коридору. Адель Захаровна шла рядом с Розой Петровной. Один из санитаров нес багаж. У дверей больницы стоял немецкий реанимобиль.

Все вышли вместе к немецкой «Скорой» – даже пост полицейский, оставленный тут на всякий случай и поднявший тревогу.

Розу Петровну санитары аккуратно вкатывали внутрь машины.

Катя… В отличие от полковника Гущина она давно поняла – что им, старым подругам, мешать бесполезно.

Ей просто хотелось кое-что прояснить. Штрих…

– Адель Захаровна, можно вас спросить?

– Знаю, что спросите про Анну. Про оружие. Оружие у нас дома в сейфе хранилось, этого не отрицаю. Но про то, что она собиралась убить их… убить мою Розу, я не знала. Я бы ей сердце за это вырвала своими руками.

– Я вам верю, – сказала Катя. – Но у меня другой вопрос. Скажите, тогда, летом пятьдесят пятого года, это ведь вы с Розой помогли милиции изобличить отравительницу детей, да? Вы рассказали про то, что она рассказывала вам?

Адель Захаровна глянула на Катю.

– Мы давно забыли об этом. Мы с Розой.

Молодой санитар помог ей подняться в машину к подруге.

В Москву…

Кто куда…

Кто на смерть…

А мы с Розой…

– Про сына ведь даже не спросила. Пархоменко тут в реанимации умирает, а она, его мать, даже не спросила, – полковник Гущин повернулся к немецкой «Скорой» спиной.

Катя увидела чуть поодаль в машине охранника Павла Киселева и Виолу Архипову. Они и Офелия, стоявшая у капота, наблюдали.

Катя подошла к Офелии. Девушка за эти два дня еще больше похудела. Когда она двигалась, было заметно, как она хромает.

– Бабушка не в себе, – сказала она.

– Офелия, береги сестру, будьте осторожны.

Получилась этакая дежурная фраза, полицейская. Катя не хотела вот так… надо найти для них другие слова, понятные… они такие молодые…

Быть осторожной… а кого теперь опасаться… Двое уехали, одна в тюрьме, один в реанимации… Кто же остался?

– Маму теперь надолго посадят? – словно подслушав ее мысли, спросила Офелия.

– Все зависит от состояния здоровья Михаила Пархоменко. Если выживет… будем надеяться.

– Такая тоска, – Офелия смотрела, как «Скорая» разворачивается. – Павлик плакал всю ночь из-за мамы, из-за того, что она теперь в тюрьме.

Катя глянула на верзилу охранника.

– Он маму любит давно.

– Гертруда тебе про Павла ничего не говорила? Она, возможно, кое-что узнала, с ней Михаил Пархоменко поделился одной своей догадкой, версией.

– Какой еще версией?

– Ваша бабушка вернется, – Катя поняла, что и эти слова утешения не верны, но ей не хотелось отвечать на вопрос девушки, сеять в ее душе и в их доме новые сомнения – вот сейчас, в этот момент.

– Такая тоска, – повторила Офелия. – Зачем меня спасли? Я должна была умереть вместе с сестрой.

– Не нужно так говорить, слышишь?

– Вы не понимаете. Нам с Виолой можно будет увидеть маму?

– Можно, но только позже, когда следователь разрешит свидание.

«Скорая» скрылась за поворотом, бросив их, оставив их всех.

Глава 48 ТАМ, ГДЕ ТРОМБОНЫ…

БРОСИВ ИХ ВСЕХ, НО ТОЛЬКО НЕ ЕГО…

Михаил… Мишель, которого когда-то… очень, очень давно… может, даже и не в этой жизни, его брат Александр Пархоменко считал человеком опасным, очень бы удивился тому, что мать уехала.

Потому что она была рядом с ним, когда он открыл глаза.